Пропавшие - Джейн Кейси

Обратный путь показался много короче. Блейк ехал быстро, резко тормозя на светофорах и вполголоса ругая других водителей. Движение стало теперь плотным. Он торопился вернуться обратно — а вдруг они нашли что-то еще. Искали они, объяснил он, других людей, которые исчезли за предыдущие двадцать пять лет, за тот период, когда Дерек Кин занимался преступной деятельностью. Слишком хорошее место для сокрытия трупов, чтобы использовать его только один раз, сказал Блейк. Они считали, что найдут еще. Я не могла разделить его возбуждение. У меня начался приступ клаустрофобии, мне словно заткнули рот и нос. Зло Дерека Кина, видимо, не имело конца. Он осквернил наши жизни своим извращением, и его наследие продолжало жить в его ущербном, опасном сыне.

У дома я быстро попрощалась с Блейком. Он вел себя по-деловому, все его мысли занимала работа. Когда я шла по подъездной дорожке, он опустил стекло и крикнул мне вслед:

— Через пару дней я тебе сообщу, что говорит патологоанатом!

Взмахом руки я дала понять, что слышу, но знала, каков будет результат. Дэнни не имел причины лгать. Случившееся с Чарли стало достаточно ясным. Его последние минуты могли быть ужасны: страх, страдание, злость. Портрет моего брата был теперь настолько приукрашен, что я не могла представить его реакции. Книжный герой, безусловно, умный и находчивый старший брат стал бы сопротивляться. Но в пугающей до отчаяния ситуации ребенок мог просто звать свою мать. И это, как я поняла, тихонько закрывая за собой входную дверь и ставя заляпанные грязью сапоги на коврик, больше всего терзало маму в течение этих лет. Как она его ни любила — а любила она его больше всех остальных, — спасти его не смогла.

В доме было тихо. Я подобрала с коврика почту и отделила конверт с мягкой прокладкой, надписанный рукой тети Люси. Мои запасные ключи, наконец-то. Схожу и заберу свою машину или хотя бы позвоню в Автомобильную ассоциацию, как только закончу с делами дома. Почта оказалась в пятнах от дождевых капель и влажная на ощупь, и я оставила ее на столике в прихожей, не находя пока в себе сил просмотреть. Вместо этого я прошла на кухню. Кухонные часы отсчитывали секунды, тикая, как жук-точильщик; этот звук сливался со стуком дождя в окно. Я непонимающе уставилась на часы. Было только девять. Я ожидала увидеть по меньшей мере время ленча.

При мысли о ленче в животе у меня заурчало. Я подумала, что проголодалась, стаскивая промокший насквозь анорак и вешая его на спинку стула в кухне. Понимание производителей о водонепроницаемости не совпадало с моим представлением об этом. Плечи футболки были темными от дождевой воды и студили кожу.

В холодильнике я нашла упаковку бекона и несколько слегка просроченных яиц и решила рискнуть. Достала сковороду и принялась готовить себе самый жирный и самый вредный для здоровья завтрак, какой только могла представить: жареные яйца смешивались со свернувшимися в кольца полосками бекона в луже шипящего масла. Мне требовалось именно это. Еще я сделала чай, тост и накрыла стол, поставив прибор и для мамы, если она вдруг почувствует запах еды и ощутит голод. Жарившийся бекон наполнил воздух божественным ароматом и мог бы соблазнить ее поесть. Я сняла сковороду с огня, но оставила на плите, чтобы в любой момент подогреть, если мама спустится.

Завтрак вышел отменный. Густой желток залил весь тост, а бекон превратился в изогнутые соленые ленточки, испещренные белыми крапинками чистого жира. Я ела, тщательно пережевывая, согреваемая горячей едой и крепким чаем. Мне хотелось сообщить маме, что Чарли нашли, но за едой я не позволяла себе думать об этом. Я была еще не готова. Она так сильно, так неистово любила Чарли и так часто говорила мне, что я не пойму этого, пока у меня не будет своих детей. От этой мысли меня бросало в дрожь. Если это любовь, я от нее отказываюсь.

Сверху по-прежнему не доносилось ни звука, когда я собрала с тарелки последние остатки белка и понесла посуду в раковину. Придется подняться наверх и разбудить ее. Я налила остатки чая в чистую кружку. Долго простояв в чайнике, он сделался темным, как подлива, но мама не стала бы возражать. Я завернула в прихожую за почтой, быстренько просмотрела ее. Счета и разная «макулатура», как обычно. Ничего интересного. Я сунула конверты под мышку и осторожно стала подниматься по лестнице, неся кружку обеими руками. Дверь в мамину комнату оказалась плотно закрыта, как при моем уходе. Все выглядело совершенно нормально. У меня не было причин колебаться, и я дрогнувшим голосом позвала:

— Мам?

В ответ — тишина. Я снова постучала, не сводя глаз с чая, который грозил выплеснуться из кружки при каждом моем движении.

— Можно войти?

Едва открыв дверь, я поняла — случилась беда. Я поняла, что произошло, даже не входя в комнату. Мама проявила больше организованности, чем Пол, и не допустила ни одной ошибки. Аккуратный строй пузырьков из-под лекарств на ночном столике, крышечки сняты, внутри пусто. На полу бутылка виски, в которой осталась одна-две порции, рядом с ней валялась пустая. На кровати, аккуратно укрытая покрывалами, — маленькая фигурка моей матери. Она лежала на спине, руки вдоль тела, восковое лицо в полумраке — шторы оказались задернуты не до конца. В комнате стоял кислый запах, который, как я выяснила, исходил от пятна у нее на шее, тянувшегося по плечу и сползающего на простыню, — в какой-то момент ее стошнило, но недостаточно для спасения. Не думая, я вошла и встала рядом с ней. Очень осторожно дотронулась до тыльной стороны ее ладони. Холодная. Проверять пульс не было необходимости. Она умерла. Она услышала достаточно, чтобы понять, — Чарли не вернется, а затем ускользнула, пока я не видела.

Я поискала, сначала спокойно, записку, которая, по моим предположениям, должна была лежать где-то здесь. На ночном столике — ничего. Ни в руках, ни в постели, ни на комоде, ни в карманах одежды, которую она обычно носила. Ничего. Ничего. Ничего. Она покинула меня и даже не потрудилась попрощаться.

И тогда на меня обрушилась реальность: она ушла, как и все они, — и я бегом бросилась в ванную комнату, едва удерживая в себе всю эту замечательную еду. Я успела добраться до унитаза, где освободилась от нее. Меня вырвало всем, что я в этот день съела, и рвало, пока во рту не остался только жгучий привкус желчи, а желудок по-прежнему старательно выворачивался наизнанку. Как только все закончилось, я привалилась к стене ванной комнаты, подтянула колени к груди и облокотилась на них. Надавила на глазные впадины основаниями ладоней, так что перед глазами заплясали яркие пятна.

Через какое-то время я поднялась и прополоскала рот холодной водой. Отстраненно отметила, что у меня дрожат руки. В зеркале ванной комнаты я выглядела измученной, с ввалившимися щеками, бледной. Внезапно я увидела, какой буду в старости.

Из коридора я посмотрела в открытую дверь маминой комнаты. Мне был виден бугорок, образованный под одеялом ее ступнями. Она никогда больше не пошевелится. Никогда. Никогда. Это не укладывалось в голове. Мой мозг словно бы отказывался осознавать случившееся. Вероятно, это шок, и думать я могла всего на два шага вперед.

Я знала: есть люди, кому должна сообщить. Существовали вещи, которые требовалось сделать. Но вместо этого я подошла к брошенной мной на пороге кучке конвертов и нашла маленький, пухлый — с моими ключами. Мне нужно было, чтобы кто-нибудь обнял меня и сказал, что все будет хорошо. Мне нужно было, чтобы кто-нибудь со мной поговорил, объяснил рассудительно и разумно, что постигло мою семью. Единственным человеком, который сумел бы это сделать, единственным человеком, которому я смогла бы рассказать, поскольку он знал, что делать, был Блейк.