Эхо теней и другие мистические истории - Герр Фарамант

шарики, к которому прыгают жёлтые зайчики. А вы не прыгаете, и даже не копошитесь. Поцелуй — это ведь не про спешку. Это про «чувствовать». Это… Тоже про одиночество. То самое миканочество вместе с Сашкой. Разделяемое, затягивающее.

Ты ведь это хотела попробовать? Теперь пробуешь.

Вы вместе в твоей тесной лодочке. Раскачиваетсь и кублитесь — и всё на волнах, на волнах — не тонете, но держитесь на плаву.

И тебе нравится. Тебе вкусно — и совсем ничего не видишь. Только язык подруги, только руки её — на спине, на плече. Она мягко поднимает подолы твоей безразмерной кофты — и ты сама вместе с тем приникаешь поближе к ней.

Помнишь, какая у неё кожа тёплая, да? И чуть-чуть выгнутая, с проступающими костяшками хребта спина. Худая, ребристая.

Уже не целуетесь, тихонько друг дружку гладите. Так, чтоб ткани одежд слегка щекотали кожу. Не спешите забраться под них. Не спешите себя раздевать.

Тебе слышится скрип. Это её кровать, да?

Но кровать же, вроде как, новая. Не должно ведь так быть? Наверное. Но не очень-то важно. Вот опять что-то скрипнуло — а ты всё ж ладонью уже смелее скользнула под её свитер. Да и Сашка не тормозила — мягко и аккуратно, лёгкими, чуткими касаниями, совсем у подолов вязаной кофты, вдоль так сильно давящих джинсов.

Тебе хочется, чтоб их расстегнули. Чтоб дышать стало легче. Чтоб тебе стало легче. Подаёшься чуть вверх — и подруга тебя понимает. Небольшая заминка — и приятное, свободное жжение по всей пояснице. Это нормально, это всегда так, когда тугие джинсы наконец отлипают от живота. К тому же Сашка успокаивает эту мгновенную боль. Лечащим касанием, всей поверхностью прикладывает к тебе там ладонь, аккуратненько, у края трусов. Ты пытаешься вспомнить, какие трусы вообще сегодня надела. После… ты хочешь называть это «инцидента с Владом» по сути стала задумываться о белье. Твои любимые с белой кошечкой он чуть не высмеял. Так что, собираясь к Сашке, ты всё-таки попыталась выбрать. Вроде выбрала… Монотонные и голубенькие. Это не твой цвет, но любимый у твоей подруги. А она их в такой темноте и не видит, только трогает. А ты гордишься и улыбаешься.

Конечно, гордишься! Целых полчаса в ванной всё-таки не прошли зря. Не какой-то стрёмный пушок, а гладенько там всё и опрятно. И твои жертвы. И Сашка твои труды очень хорошо чувствует. Ты ещё и сама подаёшься чуть вверх, вдоль ладони её, чтоб пальцы всё-таки нет-нет, а вот туда, под бельё, поближе.

— Я лучше, чем двадэ, правда? — не видишь себя, а знаешь: вся светишься. И поясницей водишь ещё игриво, подначиваешь.

Сашка не отвечает. Тебе и её не видно, зато как чувственно! Если она только по девочкам, то ты — её первый раз. Твой вот был очень такой себе, зато за неё… Да и за себя тоже, ты сама безумно, безумно радуешься.

Вы опять жмётесь друг к дружке — и ночь обрывается. Яркий свет больно бьёт в глаза.

Сашка недоумённо склоняет голову на бок, а вот ты обомлела. Если твоя подруга лежит спиной ко входу, то ты — ты силишься вырваться из её объятий. Силишься забиться как можно ближе к стене. Закрыться. Спрятаться.

Спрятаться от склонившихся над вами фигур.

Мама и папа Саши стоят над вами. Тебе не видно их лиц, они как будто размыты, затёрты.

— Что это? — холодный женский голос.

Вот теперь замирает твоя подруга. Не хочет, не может. Не собирается оборачиваться. Только всем телом, вся напряглась. В злости стиснула зубы.

— Я спрашиваю, что это, — её мать жёстко повторяет вопрос.

… Но тебе-то вовсе не до неё.

Ты видишь их. И видишь третьего, рядом с парой.

Двое мужчин и одна женщина. И лица всех скрыты белыми театральными масками. И все они хмурые. С нарисованными слезинками под треугольными вырезами для глаз.

Тебе хочется исчезнуть, закрыться. Но стараешься удержаться. Тебе не за себя страшно. Ты видишь ту, с которой надеялась начать встречаться. Растерянную, злую, дрожащую. Ты видишь её панику. Ты ловишь её отчаянный взгляд, молящий: «Укрой меня! Скажи, что этого нет!».

— Александра, я к тебе обращаюсь, — женщина склонилась над вами, с силой дёргает Сашку за плечо, заставляя обернуться к себе.

Ты решаешься, делаешь глубокий вдох. Твоё сердце так сильно бьётся, что пропадают все прочие звуки. Ты уже знаешь, что скажешь: «Отстаньте от нас! Не трогайте!» — но и сама замираешь, столкнувшись взглядом с тем третьим, кто встал поодаль.

Тонкая фигура в светлых брюках, лёгкой футболке. Его лицо тоже скрыто под белой маской. Маской улыбчивой, маской хищной.

Белая Маска. Он смотрит на тебя пристально — и картинно приставляет указательный палец к своим изогнутым чёрным вырезанным губам.

Мать с силой скручивает ухо своей дочери. Оттаскивает её, несмотря на протесты и крики, несмотря на Сашкины слёзы. Она заставляет её подняться с постели — и перед её отцом, кто молча наблюдает за сценой, перед тобой, кто вжимается в стенку и видит затравленный, болезненный взгляд Сашки, перед улыбающимся, стоящим у стола Белой Маской, что было сил отвешивает ей пощёчину.

Сашка плачет. Сашка сопротивляется. Пытается вырваться и закрыться — и всё косится, косится на беспомощную тебя, молит одними глазами о помощи — и видит, какая же ты бесполезная.

Каждый новый удар — ты его своей щекой чувствуешь. Твоё лицо от хлёстких пощёчни вспыхивает — и ты проваливаешься, проваливаешься…

До тех пор, пока не открываешь глаза.

Открываешь глаза в своей тесной спальне, на постылом диване-кровати — и кусаешь себя за локоть. Всхлипываешь, смотря в потолок.

Нет тебе миканочества вместе с Сашкой.

Есть только одно. Одиночество.

Одиночество полное.

Одиночество давящее, душащее. То самое, где есть только ты. Только ты и твоё предательство. Твоя беспомощность.

Твой личный стыд.

Плач подруги, звонкие удары ладони всё ещё звенят фоном. Твоё лицо всё ещё красное… Да какой красное, раскалённое — и ты плачешь.

Тихо плачешь, подбирая к себе одеяло. Простое, бесцветное, по сути — почти как простынь, только немного плотнее. И утешаешься только им.

— Прости меня… — всё ещё шепчешь, целуя пресную ткань. Ткань пресная, а вспоминаешь вкус мяты. И мягкий, добрый язык. И кусаешь губы — и прячешься. Прячешься там, где не будет тупых и злых взрослых. Где только ты — и все те, кто так важен, так нужен тебе.