Ференц Лист - Мария Залесская

Пока что Лист получил первые готовые части текста будущей оратории, написанные немецким поэтом Отто Рокеттом (Roquette; 1824–1896). Начался процесс создания «Легенды о святой Елизавете», растянувшийся на долгие годы…

Тем временем 27 июля Лист сообщил Аугусу о победе в «эстергомском деле»: «Его высокопреосвященство дал согласие на исполнение моей мессы и окончательно назначил его на день освящения. Разреши поблагодарить тебя за твои дружеские хлопоты. Надеюсь, что мы без особых бед доживем до хорошего исполнения мессы, которой смогут быть довольны и мои прежние враги»[485].

А 29 июля умер Шуман, и весть о его кончине была воспринята Листом с искренней печалью. На протяжении всей жизни Лист никогда не упускал случая пропагандировать творчество Шумана и никогда не держал камень за пазухой, несмотря на то, что Шуман открыто выступал против него. Теперь Шумана не стало, но «шумановский лагерь» стал еще более нетерпим…

В начале августа Лист отправился в Венгрию и уже 10-го числа прибыл в Эстергом, чтобы лично нанести визит Яношу Сцитовскому, посетить базилику и оценить состояние органа. Не задерживаясь, на следующий же день он отправился в Пешт, где должны были проходить репетиции «Эстергомской мессы».

Здесь произошли два эпизода, как нельзя лучше характеризующие Листа. Он свел знакомство с композитором Михаем Мошоньи, тогда еще носившим фамилию Бранд[486]. Чтобы поддержать нового друга в его благородных начинаниях по пропаганде венгерской национальной музыки, Лист, по горло занятый репетициями, всё же нашел время продирижировать двумя частями его мессы (Offertorium и Graduále) в приходской церкви центрального пештского района Белварош (Belváros). А 26 августа при огромном скоплении народа в зале Национального музея прошла генеральная репетиция «Эстергомской мессы». Все деньги, полученные за это сочинение, Лист пожертвовал на строительство базилики Святого Иштвана[487] в Липотвароше (Lipótváros), как в свое время жертвовал средства на строительство Кёльнского собора. Самоотверженная помощь друзьям и благотворительность — имя Листа для этих понятий может считаться нарицательным.

Успех «Эстергомской мессы» в Пеште превзошел все ожидания. Пресса единодушно утверждала, что теперь-то все противники великого Листа «превратятся в ничто перед великолепием этого произведения и возвышенностью его стиля». Окрыленный Лист выехал в Эстергом.

Наконец, 31 августа в десять утра началась церемония освящения базилики Вознесения Пресвятой Девы Марии и Святого Адальберта. Четыре тысячи слушателей, включая самого императора Австрийской империи, короля Богемии и апостолического короля Венгрии Франца Иосифа I и членов его семьи, собрались под сводами собора. Около двух часов пополудни наступила очередь исполнить «Эстергомскую мессу» Листа.

Ныне туристам, посещающим Эстергом, с гордостью показывают беломраморную мемориальную доску на внутренней стене базилики, установленную в память об этом знаменательном дне, и орган, клавиш которого касались руки Листа (правда, непосредственно во время церемонии освящения базилики партию органа в «Эстергомской мессе» исполнял Александр Винтербергер, а сам композитор стоял за дирижерским пультом). Но 31 августа 1856 года музыка Листа была воспринята далеко не однозначно. И хотя сам Янош Сцитовский пришел от «Мессы» в восторг, это не помешало ему на торжественном банкете отвести место композитору за вторым столом. Тогда Лист предпочел сесть вместе с остальными музыкантами, отдельно от высоких особ.

Своеобразной сатисфакцией стало исполнение «Эстергомской мессы» 4 сентября в Пеште, в приходской церкви Белвароша. Лист вновь дирижировал, а после отмечал, что и исполнители играли гораздо лучше, глубже проникая в смысл музыки, и многие слушатели в набитой до отказа церкви растрогались до слез.

Лист не спешил покидать родину. 8 сентября он дал еще один концерт из своих произведений, в числе которых впервые представил публике симфоническую поэму «Венгрия», а 13-го числа встретился с монахами-францисканцами, объявив о своем горячем желании стать членом ордена в миру. Тем, кто считает последующее принятие Листом духовного сана «чужим влиянием», «изменой самому себе» и «поворотом на 180 градусов», стоит вспомнить, сколько раз Лист доказывал неизменность своих духовных идеалов, и признать, наконец, насколько обдуманным и взвешенным явился этот шаг.

В Веймар Лист возвращался через Вену и Прагу, где 28 сентября в очередной раз дирижировал «Эстергомской мессой». Правда, в Праге успеха не наблюдалось, исполнение прошло не замеченным местной прессой.

Первого октября Лист переступил порог Альтенбурга, но уже через четыре дня отправился в Швейцарию на долгожданную встречу с Вагнером. Он уехал один, Каролина с дочерью должна была присоединиться к нему позднее.

Друзья встретились в Цюрихе 13 октября. Вагнер оставил о «швейцарских днях» Листа очень интересные воспоминания. Обратимся к этому свидетельству эпохи; вынужденное пространное цитирование поможет максимально «оживить» наших героев, показав их не только гениями искусства, но и обычными людьми со слабостями и особенностями характера:

«Он явился сперва один и тотчас же внес в мой дом большое оживление по части музыки. Он успел уже закончить свои симфонии „Фауст“ и „Данте“ и сыграл мне их на рояле по партитуре. Его исполнение было поистине чудесно. Будучи уверен, что Лист достаточно убедился в огромном впечатлении, произведенном на меня обеими вещами, я счел себя вправе откровенно указать ему на промахи в конце дантовской композиции. Для меня самым убедительным свидетельством замечательной силы Листа в области поэтических концепций являлся первоначальный финал симфонии „Фауст“, нежный и благоуханный, с последним всепобеждающим воспоминанием о Гретхен, чуждый всякого стремления насильственно привлечь внимание слушателя. Совершенно также, казалось мне, был первоначально задумай эпилог дантовской симфонии, в котором „Рай“ благодаря нежному вступлению Magnificat был опять-таки намечен лишь мягким, кротким, уносящим аккордом. Тем сильнее был мой испуг, когда я увидел, что этот прекрасный замысел нарушен заключением, которое, как сказал мне Лист, должно было изображать Domenico. „Нет, нет! — воскликнул я. — Не нужно этого! Долой! Оставь державного Господа! Останемся при мягком, благородном аккорде вознесения!“ — „Ты прав, — ответил Лист, — я говорил то же самое, но княгиня настроила меня иначе. Теперь будет по-твоему!“ Это было прекрасно. Но тем сильнее было мое огорчение впоследствии. Оказалось, что уцелел не только этот финал „Данте“[488], но что изменению подвергся и столь понравившийся мне эпилог „Фауста“: в него были введены хоры, имевшие задачей придать ему более эффектный характер. Вот как складывались мои отношения к Листу и его приятельнице Каролине Витгенштейн»[489].