Клеопатра: Жизнь. Больше чем биография - Стейси Шифф

очевидностью удален из общей картины. Зато не ошиблась в другом: единственный монарх, союзник Антония, шедший среди пленников, вскоре был казнен. Город сиял отраженным блеском египетских трофеев: тонны золота и серебра Птолемеев, доспехи и утварь, картины и статуи – все приплыло сюда вместе с Октавианом, который прихватил с собой еще и парочку крокодилов. В триумфе также участвовали носорог и гиппопотам [100]. Октавиан мог позволить себе быть щедрым, и подарки там и тут раздавались существенные. Однако египетская победа праздновалась с особым размахом не только из-за щедрости победителя. Ему было необходимо замаскировать гражданскую войну.

Статуя Клеопатры осталась на Форуме. Это было самое малое, что Октавиан мог сделать для женщины, чьи золоченые ложа и инкрустированные камнями кувшины финансировали его карьеру. Клеопатра дала ему возможность расплатиться со всеми долгами. Она гарантировала Риму процветание. Средства, которые молодой римский император вкачал в экономику, были так велики, что цены взлетели. Процентные ставки утроились. Как прокомментировал Дион это перемещение богатства, Клеопатра позаботилась о том, чтобы «Римская империя разбогатела и храмы ее расцвели» [101]. Ее произведения искусства и обелиски украшали римские улицы. Царица, безусловно побежденная, теперь была воспета в великолепии чужого ей города. Вкусив богатств ее загадочной страны, Рим заболел египтоманией. Множились сфинксы, раздувавшие капюшон кобры, солнечные диски, листья аканта и иероглифы. Цветки лотоса и грифоны украшали даже личный кабинет Октавия [102]. Клеопатра, хотя и опосредованно, сделала еще кое-что важное: после нее для римских женщин наступил золотой век [103]. Высокородные жены и сестры начали вдруг участвовать в общественной жизни. Они обращались с прошениями к послам, давали советы мужьям, путешествовали за границу, инициировали строительство храмов и заказывали себе скульптуры. Они перестали быть невидимками в обществе и искусстве. Их статуи стали появляться рядом с Клеопатрой на Форуме. И что уж говорить о высочайшем статусе и беспрецедентных привилегиях, которые благодаря чужестранке получили Ливия и Октавия, – она служила им как бы противовесом. Ливия стала крупной землевладелицей, ей в том числе принадлежали участки в Египте и пальмовые рощи в Иудее [104]. Октавия, безмерно скромная, сдержанная и добродетельная, вошла в историю как антипод Клеопатры.

Кроме того, Клеопатра получила своего рода повышение: от «предлога» ее подняли до «точки отсчета». Если вы хотите понять, когда начался современный мир, то дата ее смерти подойдет в самый раз. Вместе с ней ушли и старая Римская республика, и эпоха эллинизма. Октавиан же попадет в одну из самых больших ловушек в истории. Он восстановит во всей красе республику и – как станет понятно примерно через десять лет – монархию. Усвоив уроки Цезаря, он будет действовать тонко. Никогда не будет называть себя «царем», а только «принцепсом», то есть «первым гражданином». Чтобы придумать себе титул достаточно величественный, но при этом лишенный монархического душка, он обратится к бывшему другу Клеопатры Планку, все тому же синему царю нимф. Планк произведет на свет имя Август, подчеркивающее, что человек, раньше известный как Гай Юлий Цезарь, – больше чем человек: его следует ценить и боготворить.

Запад вскоре начал напоминать Восток при Клеопатре – и это смешно, особенно если вспомнить страшилки Октавиана о том, какую угрозу представляла для Рима египетская царица. Вокруг него образовалось подобие двора. Он поссорился почти со всей своей семьей. Римские императоры превратились в богов. Их теперь рисовали в образе Сераписа, по примеру игр Антония в Диониса. Несмотря на заверения Октавиана в аскетизме, бациллы роскоши распространялись легко и быстро. Несмотря на рассказы о том, что он отдал на переплавку всю прекрасную золотую посуду Клеопатры, новая власть погружалась в эллинистическую пышность [105]. «Ведь должны же мы, раз правим столькими людьми, – рассуждал один из советников Октавиана, – превосходить всех людей во всех вещах, и это великолепие к тому же внушает нашим друзьям уважение, а нашим врагам – ужас» [106]. Он рекомендовал Октавиану не скупиться. Рим превратился в новый рынок предметов роскоши, ремесленники и разные отрасли промышленности стали на него ориентироваться. В штате Ливии было больше 1000 человек. Октавиана так впечатлила величавая усыпальница Клеопатры, что он построил такую же в Риме. В том, что Рим перешел с кирпича на мрамор, была заслуга Александрии. Октавиан умер в возрасте семидесяти шести лет, дома, в своей постели, – один из немногих римских императоров, кого, еще по одной эллинистической традиции, не прикончил его ближний. Он правил империей сорок четыре года, в два раза дольше, чем Клеопатра, и имел массу времени, чтобы «подправить» события, которые привели его к власти [107]. К тому же у него имелись причины заметить, что «ни один высокий пост никогда не обходится без зависти или измены, и особенно – пост монарха» [108]. Враги были проблемой, но друзья – еще большей проблемой. Эта работа, решил он, просто ужасна.

Переписывание истории началось почти сразу же. Не только Марк Антоний исчез из записей, но и битва при Акции чудесным образом превратилась в огромное достижение, важнейшую победу, поворотный пункт истории. Все перевернулось. Август спас страну от страшной беды. Он положил конец гражданской войне и восстановил в мире мир после столетия нестабильности. Начался отсчет нового времени. Почитать официальных историков – так с его возвращением Италийский полуостров после разрушительного, пепельно-серого века насилия ворвался прямо в цветное кино, а давно поникшие поля заколосились вдруг спелой золотой пшеницей. «Законам возвращена сила, судам – их авторитет, сенату – величие» [109], – радуется Патеркул, перечисляя практически слово в слово проблемы, решения которых ждали от Цезаря в 46 году до н. э. Август впечатал свое эго в календарь (оно до сих пор там), увековечив падение Александрии и спасение Рима от иностранной агрессии [110]. В календарях того времени известная дата помечена как день, когда он освободил Рим «от ужасной опасности» [111].

Клеопатре особенно досталось: историю писали перебежчики – в первых рядах Деллий, Планк и Николай Дамасский. Несколько лет после Акция – время бесстыдных славословий и активного мифотворчества. Ее жизнь к тому же совпала с рождением латинской литературы, и это стало настоящим проклятием Клеопатры. Она вдохновляла великих поэтов с воодушевлением эксплуатировать ее позор, причем на враждебном к ней (и всему, что она символизировала) языке. Гораций восторженно писал об Акции. Он был первым, кто начал праздновать великую победу Октавиана, причем еще до самой победы: в это время Клеопатра еще лихорадочно укрепляла Александрию. Вергилий и Проперций присутствовали на египетском триумфе, а к этому времени сказания о змее и тлетворном влиянии Клеопатры уже прочно зафиксировались в римском сознании. У всех авторов