Гора трех скелетов - Артур Баневич

– Ты ее тоже навещал в госпитале?

– Когда был в Сараеве, у американцев, заглянул к ней разок.

– Она симпатичная девица, гораздо лучше, чем кажется на первый взгляд.

Последнюю фразу Йованка произнесла совершенно, казалось бы, спокойно, разве что ноздри как-то странно расширились да пульс на руке, которую я так и не отпустил, стал немного чаще.

– Похоже, самое страшное позади, – продолжил я. – К счастью, большие армейские чины о Печинаце действительно не знали. А те, кто пониже рангом, ничего умнее Газовщика придумать не смогли. Газовщика нет, так что и с них взятки гладки. Мы с тобой живы, Оля спасена, честь Польши не запятнана, и никто не заинтересован в том, чтобы эту историю предали широкой огласке. Даже мы с тобой, а сейчас и сделавшая карьеру пани журналистка… Следствие закончено, забудьте обо всем, сановные пани и панове. Правда, неизвестно, кто навел мусульман на Ежинову Гурку, за что они погибли, те пятеро наших парней… Ну, разумеется, свалили на злодея Жанеца, только я так думаю, что Жанец был всего лишь маленьким винтиком большой боснийской аферы, в которую были замешаны и Султан, то бишь политик Зульфикар Мехчич, и майор Ольшевский, но это, повторяю, не более чем мои домыслы… Если бы мы жили в Соединенных Штатах, нас бы, конечно же, убрали, немедленно и без всяких церемоний, но мы ведь живем в Польше, кохана, а Польша – это уж никак не Америка. Хотя бы из-за этого стоило родиться в нашей долбаной стране.

– Я не боюсь смерти. – Она смотрела мне прямо в глаза, говоря это. – Олю даже в Америке никто бы и пальцем не тронул, а это для меня самое важное.

– Вот и хорошо, – сказал я. – А сейчас поговорим на другую тему, если ты не возражаешь. О твоем прошлом.

Она не проронила ни звука, просто закрыла глаза и вздохнула. Но едва я собрался говорить, как зазвучал ее хрипловатый голос:

– Я догадывалась: драгоценности, синяки на теле, следы от уколов… Булатович говорил, что они были свежие. Значит, меня били. Били, а потом кололи наркотики, чтоб была подобрее…

– Ну, это ты узнала еще до того, как мы пошли на Печинац.

– Да… А там, у ручья с минералкой, меня как обухом по голове ударило: ведь я же была здесь, видела этот вход в пещеру. – Говорила она медленно, с трудом, бледными пальцами мяла простыню. – А потом мы нашли ту раненую девушку, санитарку. Она словно ждала кого-то, ждала и не дождалась. Перевязать ту девушку в пещере она не могла. И эти кровавые слова на простыне… Ты тогда что-то заподозрил, ведь правда же? – (Я положил ладонь на ее руку.) – Вот и я… Это были кривые каракули, но я почему-то подумала, что они – мои. Сначала эта дикая мысль просто мелькнула в голове, а потом я спросила себя: а почему бы и нет?… Меня ведь нашли на горе, я была в этой пещере, меня били, как всех девушек… Марчин, я действительно была там, с ними?

– Была, была, – вздохнул я. – Только совсем по другому поводу. Одежду у тебя никто не отбирал. Когда это случилось, ты болела, лежала в санчасти. Другие там тоже болели и умирали, но это были сербские девки, в сущности трофеи, взятые у врагов…

Она горько усмехнулась и закончила фразу за меня:

– Для которых я была мусульманской сукой, так?… Знаешь, что самое удивительное? Здесь, в Польше, я чувствовала себя сербкой. Ну, может быть, хорваткой, но никогда не ощущала себя бессловесной младшей женой из гарема, с паранджой на лице…

– Не преувеличивай. Босния не Ближний Восток.

– Сейчас – да, но что будет завтра?… Ромек бил меня за то, что я не знала, какому Богу молиться. А там, в Боснии, всех стало вдруг волновать, кто как молится… Я потеряла родину из-за этого. В Югославии национальной нетерпимости и в помине не было. Сербы воевали за Югославию, и я думала, что я сербка…

– А потом был подвал Газовщика, – тихо сказал я, – и ты увидела листок бумаги с телефонами…

– Ты заметил? Тогда почему не спросил меня?

– А зачем? Тарновский номер, ты – бледная как смерть… Не нужно быть великим детективом, чтобы понять, чей это был номер…

Йованка облизнула пересохшие губы.

– И ты понял с самого начала?

– Ты меня переоцениваешь. Началось, как и у тебя, с моста. Даже раньше, когда Костас рассказал об окопе Резника, о тампонах… – Я улыбнулся ей. – Вы, боснийские дикари, жутко отсталое племя. Ты и Мило Недич совершили одинаковую ошибку: ни один из вас и не подумал, что Резник могла быть женщиной. Мне это пришло в голову после разговора с девочкой у Аиши. Помнишь, что она сказала? Эмину по ошибке обстреляли сербы. Это случилось между минными полями, а значит, совсем рядом с Печинацем. – (Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами.) – Обстреляли по ошибке, подчеркиваю, так она сказала. Ведь девочки Мамы Хагедушич обслуживали обе воюющие стороны…

– Ну?… И что из этого?…

– А то, что раз уж у линии фронта в кого-то стреляют по ошибке… И вовсе не нужно быть призраком, чтобы проскальзывать через сербские посты, нужно быть попросту женщиной. Спрячь винтовку на Главе и спокойно иди через перевал с корзинкой для ягод. А лучше – с мешком, в котором продукты. Костас говорил, что многие женщины ходили через линию фронта и никто из них не вызывал подозрений у ребят Недича.

– И ты подумал, что я сделала свою снайперскую карьеру, прикидываясь Красной Шапочкой?

– А вот это уже не смешно. – (Еще один кленовый лист прилип к стеклу.) – Красная Шапочка могла очень плохо кончить. Тем более такая красивая Красная Шапочка. Уж если такую считают своей, а потом насилуют, остается одно – немедленно убить ее. Только ведь я не тебя имею в виду.

– Не меня?!

На этот раз бывшему детективу Марчину Малкошу удалось удивить свою клиентку. Йованка не моргая смотрела на меня.

– Помнишь, я спросил у Булатовича, какие волосы были у Аны? Он сказал – черные, очень черные… Эмина была блондинкой, Вук Спахович любил контрасты. Его невеста, по слухам, отлично стреляла…

– И я умею стрелять, – выдохнула Йованка.

– Еще как! – подтвердил я. – Я видел тебя в деле на Ежиновой Гурке. Правда, в Боснии девушек, умеющих стрелять, много. Их сотни, если не тысячи. А вот хорошее зрение… Знаешь, это ведь главное у снайпера – хорошее зрение, такое как у тебя…

– Ну говори же, что ты меня мучаешь, – почти простонала она.

– Когда мы уходили от Дороты, я подумал, не оставить ли ей револьвер, но пришел к выводу – не стоит. Револьвером она скорее насмешит солдат, чем напугает. Женщина и с револьвером в руках останется женщиной… И я вдруг вспомнил, как Резник отгонял Костаса звяканьем металла. Просто вспомнил про дурацкое звяканье, не знаю почему, вспомнил и подумал: как-то не по-мужски это… Нашли тебя всю в ссадинах, намазанную жиром. Словно ты лезла через узкий лаз с риском для жизни, протискиваясь. Казалось бы, чего общего… Догадка пришла, когда ты зашивала мою рубаху. Ты сидела ко мне спиной, и волосы у тебя были стянуты зеленым носком… Я нашел тебя в своей квартире, у дивана, на тебе была ночная рубаха и шерстяные белые носки. И через болото ты шла почти голая, но опять же в носках, холера… Резник, как известно, сутками лежал в снегу. И было бы чудом, если б он не отморозил себе пальцы ног…