Пангея приветствует тебя - Оливия Штерн

— Пощадите, — прошептала Эви, — Император великодушен. Он может заменить казнь пожизненной ссылкой…

— Для того, чтобы Мер-даланн, сидя в ссылке, продолжал плести свои сети? — Император сверлил Эви мрачным взглядом, — нет, я не могу себе этого позволить, моя сладкая девочка. Более того, мне придется извести и всех ублюдков, которых успел наплодить мой дражайший брат…

— И меня? — она покорно взглянула на него снизу вверх.

— Не-ет, тебя, пожалуй, я оставлю пока что. Возможно, ты уже носишь моего ребенка.

И он подал знак.

Эви зажмурилась, но тут же почувствовала, как к горлу прижалось лезвие ножа.

— Изволь смотреть, моя сладкая девочка. Я хочу, чтобы ты уяснила себе, какова участь предателей.

Она сглотнула.

Подумала о том, что, может быть, не подчиниться — и все быстро закончится?

Потом внезапно вспомнила о детях своего отца, маленьких братиках и сестренках, которых было шестеро. Она знала их всех, так же, как и их матерей.

Значит, всех их тоже убьют по приказу Императора?..

Эви заставила себя открыть глаза, чтобы в последний раз увидеть живым человека, которым привыкла восхищаться, которому доверяла как себе, которому была предана как никому другому. Ей показалось, что Мер-даланн тоже смотрит на нее. Не на Императора — а только на нее, свою старшую дочь.

«Ты подвела меня», — послышалось Эви.

«В браслете был яд, так ведь, отец? И я… просто не успела?»

Мер-даланн не ответил. Его скрутили, бросили на плаху, а еще через мгновение голова откатилась прочь. Эви только выдохнула судорожно, послушно продолжая смотреть на подергивающееся в агонии тело.

«Ты подвела меня».

«Что мне делать, отец?»

«Теперь ты свободна».

Стража, плаха, безжизненное тело — все стремительно наливалось тьмой, и когда мрак накрыл Эви непроницаемым куполом, она улыбнулась.

* * *

…Лежа на боку, на кушетке, Эви перебирала в пальцах серебряный браслет. Мог ли Мер-даланн знать, что Император не ест и не пьет в присутствии наложниц? Мог. Если бы подкупил сперва слуг во дворце, если бы подготовился получше, если бы не торопился… Слишком много если бы.

Эви смотрела на тяжелые серебряные звенья, на кроваво-красные камни в грубой оправе, но видела лицо Мер-даланна, таким, каким он был во время их последней беседы.

На душе царили отрешенность и спокойствие. Подобно звеньям браслета, она перебирала воспоминания. Вот она, совсем еще маленькая, стоит посреди зала, а огромный и прекрасный мужчина в белом подходит к ней и берет на руки. «Малышка заблудилась? Пойдем, я отведу тебя к матери». Вот Мер-даланн приводит к ней учителя, древнего старика с тощей бороденкой. А вот тот самый день, когда Мер-даланн объявил, что Эви должно уметь обращаться с оружием. Пригодится когда-нибудь… Много их было, этих мягко сияющих жемчужин воспоминаний. Мер-даланн растил ее не как рабыню, как дочь. Но отдал Императору, хотел использовать — не получилось…

— Госпожа.

Эви подняла глаза на девушку, которая ей служила все эти дни. Безликое создание, до конца жизни затерянное в гареме Императора.

— Госпожа, вас надо приготовить к ночи, — сказала она.

Знает ли эта рабыня, что сегодня повелитель казнил ее отца?

Эви прищурилась на девушку.

— Император желает меня сегодня видеть?

— Да, госпожа.

Он собирается казнить всех ее маленьких братиков и сестричек. Если еще не казнил.

— Хорошо, причеши и одень меня, — Эви отложила бесполезный браслет и перебралась к зеркалу, — сделай мне прическу с той, серебряной заколкой.

— Слушаюсь, госпожа.

И Эви отдалась в умелые руки девушки.

По-прежнему на душе было спокойно как в морозный безветренный день. Двенадцать благоволили к ней.

— Подожди, — она перехватила руки служанки, — дай мне заколку, я посмотрю.

Эви взвесила в руке длинную шпильку, увенчанную прихотливым серебряным плетением, затем передала ее девушке. Длина этой старой и изысканной заколки позволяла удерживать роскошные густые волосы Эви в высокой прическе. Особенную прелесть являли зубцы на конце, благодаря которым шпилька надежно держалась в волосах.

Эви вздохнула. Если Мер-даланн казнен, что тогда с пришлой, тонкой женщиной? Мертва? Скорее всего… Если бы Император забрал Тану себе, он бы не звал Эви этой ночью. Тонкие женщины куда интереснее, чем женщины Степи.

На душе у Эви царило небывалое спокойствие. Пожалуй, едва ли не впервые она пребывала в полном согласии с собой и Двенадцатью Полночными, на которых держится земная твердь. Она спокойно дала служанке надушить ее ароматической эссенцией, запах которой, как ее убеждали, нравится Императору. Затем, уже поднявшись, так же невозмутимо дождалась, пока девушка завяжет вышитый кушак ее полупрозрачного белого одеяния.

«А он так и не пришел за мной», — промелькнула горчащая мысль.

— Вам пора, госпожа, — тихо напомнила рабыня.

Эви, словно очнувшись от своих странных грез, взглянула на согнутую в поклоне спину рабыни — широкую, крепкую, как у всех женщин Великой Степи. Затем сняла с пальца перстень с крупным изурудом, один из тех, коими одарил ее Император после первой ночи. Он оказался щедр на подарки, но, пожалуй, даже сам не знал, что именно приносил в шкатулках смотритель императорской сокровищницы.

— Возьми, это тебе, — и неуклюже схватив руку рабыни, сунула в горячие пальцы драгоценность.

— Госпожа… — девушка приложилась губами к тыльной стороне ладони, и Эви поспешно высвободила руку.

— Если будет возможность, ты можешь продать его, — сказала Эви, махнула рукой, — все, молчи. Я иду к моему благословенному Двенадцатью господину, и не желаю слушать твою болтовню.

Эви сама распахнула двери и легко зашагала по длинному коридору туда, где ждал ее повелитель Зу-Ханн.

… Чтобы обнаружить Императора в самом мрачном расположении духа. Он полулежал на огромном ложе, устланном алым шелком, с кубком в руке, и хмуро глядел сквозь Эви.

— Мой повелитель, — она низко поклонилась, — да пребудут твои дни долгими, а ночи сладкими.

В тяжелых, недобрых чертах Императора ей виделось другое лицо, принадлежавшее ее отцу. Братья были похожи.

Он поманил ее к себе, отставил бокал. Огоньки горящих свечей плясали в черных глубоко посаженных глазах.

— Я сегодня казнил единокровного брата, — тяжело роняя слова, сказал он и умолк, как будто ожидал сочувствия от дочери казненного.

Эви промолчала. Затем медленно развязала пояс.

— Вероятно, я должна утешить повелителя, дабы он забыл о столь тяжелой потере.