Пламенная роза Тюдоров - Бренди Пурди

– Вы – русалка, Эми, – восхищенно выдохнул он, отступая назад, чтобы полюбоваться своим шедевром, – пленившая сердце смертного мужчины. И теперь вам придется оставить свое безмятежное морское царство, чтобы быть с ним. Я могу научить вас, как очаровать его, но, – он перешел на шепот, – только вам, милая моя Эми, решать, стоит ли он того.

И тогда я стала слать Роберту одно письмо за другим, превратившись в настоящее наказание за ошибку, совершенную им в юности. Я целый месяц писала ему, тратя много денег на бумагу, чернила и гонцов, которых я отправляла в Лондон по два, а порой и три раза в день. Я платила им сверх всякой меры за то, чтобы они доставляли Роберту мои письма, невзирая на обстоятельства, даже в том случае, если ему в тот момент неудобно будет принять посланца. Они должны были разыскивать моего мужа в дворцовых коридорах, на пирах, за игорным столом, на теннисном корте, в конюшнях, где он седлал лошадь перед каким-нибудь турниром, на примерках новых нарядов у его портного… Один смельчак как-то даже передал мое послание Роберту, когда тот облегчался. Именно это стало для моего супруга последней каплей, и он прислал мне короткую весточку о скором своем приезде только лишь ради того, чтобы я перестала ему писать.

Пока он завершал не терпящие отлагательства дела в столице, я занялась украшением своих покоев оставленными мастером Эдни вещами, неукоснительно следуя его советам. Я развесила повсюду маленькие фонарики из синего, зеленого, желтого и розового стекла, украсила стены «сетями» из синей материи, расшитой жемчугом, а к потолочной балке прикрепила крошечных цветных рыбок и нити жемчуга, кораллов и хрустальных бус. Я наняла чудесного повара, прославившегося великолепными десертами, и велела ему приготовить для нас вкуснейший ужин, дабы доказать Роберту, что я умею вести себя как придворная дама и могу принять его как подобает. Этот повар должен был сделать разноцветные конфеты в форме ракушек, рыбок и прочих обитателей морских просторов. Также из Лондона ко мне приехал слепой арфист, которого мне порекомендовал мастер Эдни, зная, что я не захочу сверкать голой грудью, покрытой лишь капельками хрустальных бусин, в присутствии посторонних. Кроме того, добрый портной оставил мне новое постельное белье из зеленого, синего и кораллового атласа, расшитое золотыми и серебряными рыбками. К нему прилагался балдахин с полупрозрачным пологом, украшенным рыбацкими сетями и жемчугами.

В день приезда Роберта я, чрезвычайно взволнованная, расхаживала туда-сюда по своим покоям, шелестя тяжелыми юбками. Они хрустели и шуршали на каждом шагу, словно волны, накатывающие на морской берег, как и задумывал их хитроумный создатель. Я нервно потирала руки и изо всех сил старалась не грызть ногти и не играть с жемчугом, украшавшим мои волосы.

Я даже придумала особую речь для встречи мужа. «Знаю, я совершала ошибки, – хотела сказать ему я ровным тоном, но уверенно. – Я не должна была пытаться стать той, кем не являюсь. Но я так сильно хотела вернуть к жизни любовь, которая соединила нас когда-то, что готова была пойти на все, даже потерять себя, став совсем другой. И я ошиблась. Да если бы мне это удалось, разве ты любил бы меня тогда? Ведь когда любишь, не видишь в предмете своей любви недостатков, закрываешь глаза на все привнесенное – помаду, драгоценности, роскошные наряды. По-настоящему можно любить лишь то, что создано самой матушкой-природой, а для нее все одежды излишни».

Я представляла в своих солнечных мечтах, как он, услышав эти искренние, сердечные слова, начинает раздевать меня, затем обнажается сам и несет меня в постель, где мы страстно любим друг друга, как в былые времена, и наслаждаемся теплом тел друг друга, как тогда, лежа в холодных солоноватых водах прибоя в Хемсби.

На этот раз я хотела показать Роберту, что могу быть собой, но более яркой и красивой, что эта новая Эми, всей душой желающая угодить своему супругу, достойна быть с ним рядом при дворе.

Но когда Роберт посмотрел на то, как я танцую и кружусь перед ним под звуки арфы, он расхохотался, как будто не видел прежде сцены смешнее. Он согнулся от смеха пополам, хлопал себя по коленям, задыхался, пока не покраснел и не стал хрипеть, хватая ртом воздух. Когда он вновь обрел дар речи и утер выступившие на глазах слезы, то сказал, что «хоть я и разрисовалась, как шлюха, но все же больше похожа на дешевого шута». Затем его веселье внезапно сменилось гневом и он стал отчитывать меня, словно проповедник, за это «вызывающе неприличное, похотливое представление». Когда я сообщила ему о своих намерениях, он наградил меня уничижительным взглядом, от которого я ощутила себя крошечной мурашкой под его ногами, и втолковал мне, что «двор – это не бордель и придворные дамы не похожи на разукрашенных трактирных шлюх, какими их представляют деревенские дурочки».

Теперь я онемела от ужаса, мои губы задрожали, но говорить я не могла, так мне было больно. Слезы заструились по моим щекам, смывая столь искусный грим. Что бы я ни делала, как бы ни старалась, все всегда шло прахом, мне никак не удавалось одержать победу! Я все гадала: за что мне предначертана такая судьба, почему все мои деяния приносят лишь боль и разочарование? Боль и разочарование следовали за мной всю мою жизнь. Иногда мне казалось, что эти слова написаны у меня на лбу, они огромным красным клеймом горели на моей белой коже! Как же мне было больно! Я из кожи вон лезла, чтобы очаровать и порадовать его, чтобы он улыбнулся и заключил меня в свои объятия… Вот чего я хотела. Но когда дело касалось чувств моего супруга, я вечно терпела неудачи.

Он повернулся ко мне спиной и ушел, снова оставив меня одну ради того, чтобы вернуться к своей любимой Елизавете.

Я побежала за ним, не думая о том, что посторонние могут увидеть меня в столь непристойном наряде, и крикнула ему вослед, остановившись на верхней ступеньке:

– Ненавижу того человека, каким ты стал! Ты превратился в ручную собачку королевы, она держит тебя на коротком поводке! Стоит ей потянуть легонько за цепь – и ты уже опрометью несешься обратно! Она дразнит тебя лакомствами, а ты танцуешь перед ней на задних лапах!

Он на миг остановился – на один лишь короткий миг, – но так и не оглянулся. Просто замер на месте на мгновенье, а затем молча продолжил свой путь.

– Ты ведь даже не любишь ее, тебе нужно лишь то, что она может дать тебе, то, что она олицетворяет! Как только она сделает то, чего ты от нее хочешь, она утратит для тебя всякую ценность! Превратится в пустое место – прямо как я! Ненавижу тебя, Роберт, как же я тебя ненавижу! – кричала я срывающимся голосом и заливаясь горькими слезами от обиды. – Быть твоей голове на колу, а не на подушке подле королевы!

Как только за ним с грохотом закрылась дверь, я вдруг осознала, что обитатели особняка, собравшиеся внизу, изумленно смотрят на меня, разинув рты. Был там и сэр Ричард Верни – он ухмылялся, и в темных его глазах читалось презрение: он считал меня полным ничтожеством. Рядом с ним стоял Томас Блаунт, прибывший вместе с Робертом, и смотрел на меня так, как смотрят на ярмарочного уродца. С ними были и слуги.

Я униженно вздохнула и прикрыла поблескивающие хрусталем груди. Развернувшись, я попыталась поскорее скрыться, но запуталась в юбках, не удержала равновесия на непривычных каблучках и упала на холодную ступеньку, выставив вперед ладони, чтобы не скатиться по лестнице. Ко мне тут же бросился Томми Блаунт – он в один миг оказался подле меня, подал руку и попытался поставить меня на ноги, но мне было так стыдно, что я оттолкнула его и залилась алым румянцем стыда, проглядывающим даже сквозь толстый слой белил, нанесенных на мою кожу. Я не смела смотреть ему в глаза и, вместо того чтобы поблагодарить за помощь, прокричала юноше: «Не подходите! Не смотрите на меня! Не вздумайте прикасаться!» Затем я убежала в свою комнату, в спешке потеряв одну из своих чудесных туфелек, и, постеснявшись вернуться за ней, попрыгала дальше на одной ноге. Мне хотелось поскорее запереться в своих покоях, чтобы никто не видел моих слез и неосторожным словом не напомнил мне о моем позоре.