Жизнь Людовика XIV - Александр Дюма

Погостив у Мазарини, принц отправился обедать к своей матери, которую нашел в крайнем беспокойстве. Принцесса ездила утром с визитом к королеве и по предоставленному ей праву прошла прямо в опочивальню. Королева, представляясь больной, лежала в постели, но по наружности казалась совершенно здоровой. Она приняла принцессу Конде, свою старую приятельницу, с каким-то замешательством, и принцесса, припоминая, что видела королеву в почти таком же состоянии в день ареста де Бофора, советовала сыну быть во всем как можно осторожнее Принц улыбнулся, вынул

Из кармана письмо и, подавая матери, сказал:

— Мне кажется, вы ошибаетесь, матушка, я видел вчера королеву и она была со мной чрезвычайно ласкова, а вот письмо, которое я получил третьего дня от кардинала.

Принцесса взяла письмо и прочитала его — оно вполне обнадеживало принца. Вот оно:

«Я обещаю принцу, согласно воли короля и по приказанию королевы-регентши, никогда не забывать о его интересах и всегда им содействовать. Я прошу Его Высочество считать меня своим покорным слугой и удостоить меня своим покровительством, которое я постараюсь заслужить со всей покорностью, какую Его Высочество может от меня требовать. Это письмо я подписываю в присутствии Ее Величества и по ее приказанию.

Кардинал Мазарини».

Принцесса возвратила письмо сыну и покачала головой, предчувствуя, что несчастье скоро посетит ее семейство.

— Послушайте, сын мой, — сказала она, — не я одна такого мнения. Принц Марсильяк, который, как вам известно, знает о многом, говорил мне несколько дней тому назад. «Постарайтесь, если можете, чтобы три принца никогда не были вместе в Совете. Я сказал вам то, что мне хотелось вам сказать, и повторяю, будьте внимательны!»

Таким образом, материнская любовь внушила почтенной принцессе те же предчувствия, какие эта любовь внушила в свое время герцогине Вандом. Однако просьбы ни той, ни другой во внимание приняты не были.

Принцесса захотела, опередив сына, увидеться с королевой и под предлогом справиться о ее здоровье отправилась в Пале Рояль. Через четверть часа после ее прихода в комнату королевы вошел Конде. Королева продолжала лежать в постели, приказав лишь задернуть занавески, может быть для того, чтобы на лице ее нельзя было бы заметить тень беспокойства. В проходе, отделяющем кровать от стены, стояла мать принца Конде. Принц подошел к королеве и вступил с ней в разговор; Анна Австрийская была чрезвычайно ласкова и приветливо отвечала на все вопросы, что заставляло думать, будто она более чем расположена к принцу. Собираясь уходить, Конде почтительно поклонился королеве и подошел к матери. Та протянула ему руку, которую он с почтением поцеловал и, простившись, вышел из комнаты королевы. Это стало последним прощанием несчастной матери с сыном, ибо она умерла во время его заточения.

Пройдя несколько комнат, Конде встретился с кардиналом, который с приветливой улыбкой проткнул ему руку. В это время к ним подошел герцог Лонгвиль, а спустя несколько минут не замедлил явиться и принц Конти. Тогда кардинал, видя, что все трое собрались вместе, позвал шталмейстера и сказал ему:

— Пойдите, уведомите королеву, что г-да Конде, Конти и Лонгвиль приехали, что «все готово» и она может пожаловать в Совет.

Эти слова были условной формулой между кардиналом и королевой. Шталмейстер отправился в комнату ее Величества. Между тем, приехал аббат ла Ривьер.

— Извините меня, господа, — сказал кардинал, мне необходимо поговорить с г-ном ла Ривьером об одном важном деле. Прошу вас, идите в Совет, а я скоро буду.

Принцы вошли в галерею — принц Конде первый, за ним принц Конти и затем герцог Лонгвиль. За ними вошли министры.

Узнав о приезде принцев королева отпустила от себя принцессу Конде, сказав, что должна встать с постели и идти па Совет. Принцесса поклонилась королеве и вышла — она в последний раз видела Анну Австрийскую.

Мазарини, со своей стороны, занимал аббата ла Ривьера самым странным образом. Он показывал ему куски красной материи различного качества и оттенков, чтобы тот выбрал наиболее подходящий для мантии к тому времени, когда его произведут в кардиналы. Читатель знает, что Мазарини еще два года назад ходатайствовал о кардинальском достоинстве для аббата. Ла Ривьер выбрал себе кусок самого прекрасного алого цвета и в то время, как он похваливал эту материю, в галерее послышался шум. Мазарини лукаво улыбнулся и, взяв аббата за руку, сказал с некоторой иронией:

— Г-н аббат, знаете ли вы, что сейчас происходит в галерее?

— Нет, ваше высокопреосвященство, — отвечал тот.

— Ну так я вам скажу, что, — продолжил кардинал. — Г-д Конде, Конти и Лонгвиля берут под арест.

Ла Ривьер сделался бледен как полотно и, роняя материю, которая ему так понравилась, спросил:

— А знает ли герцог Орлеанский об этом?

— Он уже более двух недель знает об этом, — снова улыбнулся Мазарини, — и охотно тому содействует.

— Как! — воскликнул аббат. — Герцог знал об этом аресте две недели назад и ничего не сказал мне? Я пропал!

В галерее в это время происходило то, что сказал Мазарини. Пока принц разговаривал с графом д’Аво, беспрестанно поглядывая на дверь, в которую должна была сойти королева, дверь эта отворилась и показался старик Гито. Принц очень любил Гито и, полагая, что тот пришел просить о какой-нибудь милости, оставил графа и пошел навстречу начальнику телохранителей королевы.

— Мой добрый Гито! — приветствовал принц старика. — Вам что-нибудь от меня угодно?

— Мне от вас угодно, — отвечал Гито, — то, что я имею приказ, ваша светлость, арестовать вас, вашего брата и вашего шурина!

— Меня, Гито! — воскликнул принц. — Вы имеете приказ меня арестовать?

— Да, милостивый государь! — сказал Гито, с некоторым замешательством протягивая руку к шпаге принца.

— Именем Бога прошу вас, Гито, — Конде сделал шаг назад, — возвратитесь к королеве и скажите, что я умоляю позволить мне с ней увидеться и поговорить!

— Милостивейший государь, — печально произнес Гито, — уверяю вас, это пи к чему не приведет, но, пожалуй, извольте, я сделаю по-вашему и пойду. — С этими словами Гито поклонился принцу и отправился к королеве.

— Господа! — обратился принц Конде к окружающим, ничего не слышавшим, поскольку они с Гито говорили вполголоса. — Господа, знаете ли, что со мной случилось?

— Нет, — ответил граф д’Аво, — но, судя по вашему виду, надо думать, случилось что-нибудь особенное.

— Да, особенное! — воскликнул принц. — Королева приказала арестовать меня, тебя, Конти, и вас, Лонгвиль!

Присутствующие вскрикнули от удивления,

— Это вас так же удивляет, как и меня, не правда ли, господа? — продолжал Конде, — Будучи всегда верным и честным слугой короля, я думал найти себе защиту и покровительство в королеве, а в кардинале дружбу! — Потом, обратившись к стоявшим возле него канцлеру Сегье и графу Сервьену, он прибавил: