Жизнь Людовика XIV - Александр Дюма

— Я ее не желаю, — ответил министр, — но если вы, принц, ее мне объявите, то я постараюсь ее выдержать.

Конде взял свою шляпу и со свойственной ему насмешливой улыбкой уронил:

— Прощайте, Марс! — И почтительно поклонившись, вышел.

Слово было сказано, его услышали, и на другой день кардинала называли не Мазарини, но «бог Марс».

Все полагали, что на сей раз принц окончательно поссорился с министром, и наиболее ревностные приверженцы Фронды стали записываться у принца Конде, но герцог Орлеанский, который не прекращал своих ходатайств о возведении аббата ла Ривьера в кардинальское звание, по-видимому, помирил их. Одним из главных условий примирения было дарование принцессе Марсильяк и г-же де Пон с, и раза табурета». Принц не мог удержаться, чтобы не сделать смешную гримасу, когда узнал, что Мазарини согласился оказать подруге герцогини Лонгвиль и супруге ее любезника столь великую милость. В значении этой гримасы никто не сомневался.

Однако, это право было делом чрезвычайно важным. Хотя читателю оно может показаться и не заслуживающим особого внимания, оно, тем не менее, стало причиной маленькой революции при дворе. Правила этикета требовали, чтобы правом пользоваться табуретом королевы могли только жены и дочери герцогов или пэров, имеющих на свое звание диплом. Сестре герцога де Рогана Анри IV предоставил это право более потому, что она была его родственницей, и по этому поводу много гневались и роптали. Со своей стороны Луи XIII дал это право дочерям Буйонского дома, поскольку они происходили от владетельных принцев. Анна Австрийская в начале своего регентства дала «право табурета» графине Флейкс, дочери маркизы Сенессей потому, что графиня Флейкс приходилась ей родней. Но жена принца Марсильяка и г-жа де Пон, вдова Франсуа-Александра д'Альбера не могли иметь никакого права на это. Дворянство восстало против таких домогательств, произошло несколько собраний, одно из которых — у маркиза Монгла, гардеробмейстера ее величества — торжественно подписало свою протестацию. Все это стало для принца Конде новым поводом к недовольству королевой, ибо она, желая показать, что действует по принуждению, позволила самым приверженным к себе лицам принять участие в оппозиции, которая вскоре приобрела столь важное значение, что королева объявила принцу о необходимости уступить перед всеобщим неудовольствием. Четыре маршала были посланы объявить собранию дворянства, что королева лишает принцессу Марсильяк и г-жу де Пон этой милости. Случай отомстить не замедлил представиться, и принц Конде с радостью им воспользовался. Герцог Ришелье, сын племянника великого Ришелье, влюбился в г-жу де Пон, которую королева так легко лишила «права табурета». На эту любовь при дворе смотрели неблагосклонно, так как связь герцога Ришелье, бывшего тогда губернатором в Гавре, с г-жой де Пон стала важным политическим обстоятельством: г-жа де Пон была искренней приятельницей герцогини Лонгвиль, а герцогиня Лонгвиль имела через своего мужа очень большое влияние в Нормандии. Принц Конде желал как можно скорее соединить влюбленных узами брака, хотя все смотрели на это как на дело невозможное. Конде отвез вдову де Пон и ее обожателя в дом герцогини Лонгвиль в Три, где они и были обвенчаны, а после обряда Конде уговорил герцога Ришелье немедленно ехать в Гавр, чтобы тотчас же принять вверенный ему город. Потом принц Конде возвратился ко двору и стал перед всеми хвастать, что герцог Лонгвиль владеет теперь в Нормандии еще одной крепостью.

Этот удар жестоко поразил королеву и кардинала, которые уже давно с трудом переносили проделки принца. Они окончательно расстроились, когда 1 января 1650 года герцогиня де Шеврез, которая, казалось, снова входила в милость, приехала поздравить королеву с Новым годом. Кардинал был у королевы, а когда герцогиня собралась уходить, он подошел к ней, и, подводя к окну, спросил:

— Сударыня, я вас сейчас слушал, вы всеми силами старались доказать ее величеству свою преданность?

— Да, г-н кардинал, — ответила де Шеврез, — я действительно ей предана.

— Если это так, — вопрошал Мазарини, — то почему же вы не представляете ей своих друзей?

— Отчего я не представляю своих друзей? — удивилась де Шеврез. — Потому, что она теперь более не королева!

— А кто же она? — спросил с видом некоторого удивления кардинал.

— Всепокорнейшая слуга принца Конде! — заявила герцогиня.

— Ах, Боже мой, сударыня! — ответил кардинал. — Королева делает то, что может! Если бы удалось положиться на некоторых известных людей, то многое можно было бы сделать, но вам, я думаю, известно, что герцог де Бофор находится в руках герцогини де Монбазон, герцогиня де Монбазон — в руках Альфреда Виньоля, а коадъютор…

— В руках моей дочери, не так ли? — прервала его де Шеврез.

Мазарини засмеялся.

— Хорошо, — продолжала герцогиня де Шеврез, — я вам отвечу и за нее, и за него.

— В таком случае, — подытожил кардинал, — не передавайте никому нашего разговора и сегодня же вечером приезжайте сюда опять.

Разумеется, вечером г-жа де Шеврез была во дворце. Читателю уже известна страсть этой женщины к интригам, а живя в уединении, она долгое время вынуждена была отдыхать и если занималась интригами, то ничтожными и недостойными ее искусства. Поэтому она очень обрадовалась, когда королева открыла ей свое желание арестовать одновременно принцев Конде и Конти и герцога Лонгвиля. Королеву, как потом говорила сама де Шеврез, удерживало только то, что она не знала, намерен ли коадъютор противодействовать этому аресту и захочет ли герцог Орлеанский — без которого ничего нельзя было сделать — умолчать об этом не перед принцем, но перед своим приятелем аббатом ла Ривьерой, который постоянно старался поддерживать хорошие отношения между принцем Конде и герцогом Орлеанским. Герцогиня де Шеврез, подумав немного, поручилась королеве за все.

Однако уговорить коадъютора содействовать готовящемуся аресту было делом весьма трудным и следовало заняться этим в первую очередь. Королева дала герцогине письмо следующего содержания:

«Я не могу думать, несмотря на прошедшее и настоящее, что г-н коадъютор мне не предан. Я прошу его приехать ко мне по одному делу, но чтобы об этом никто не знал, кроме герцогини де Шеврез и ее дочери. Эти женщины будут порукой в его безопасности.

Анна».

Герцогиня де Шеврез поспешно возвратилась домой вместе с дочерью, которая сопровождала ее в Пале Рояль. Дома ее дожидался коадъютор, и она тотчас приступила к исполнению возложенного на нее поручения, спросив, не намерен ли прелат помириться с кардиналом Мазарини. М-ль де Шеврез, нарочно уронив свой платок, пожала руку прелата, давая понять, что вопрос задан не так просто. Коадъютор немного подумал и сделал головой знак, что не согласен, поскольку подобного рода предложения делались ему и прежде, но он также отказывался, а однажды узнал из достоверных источников, что благорасположение к нему королевы не что иное, как западня, что в один прекрасный день в комнате королевы скрывался за ширмами маршал Граммон, чтобы донести принцу, как эти фрондеры, на которых он рассчитывает, отказываются от милостей двора как лисица в басне отказывается от винограда, который не может достать.