Ночь и день - Вирджиния Вульф

Пока Кассандра Отуэй порхала по Лондону, запасшись шиллингами, открывающими турникеты, или белыми карточками[74], позволяющими не замечать турникетов, город представлялся ей одним потрясающе изобильным и гостеприимным домом. Побывав в Национальной галерее или Хертфорд-хаусе[75]или послушав Брамса или Бетховена у «Бехштейна»[76], она возвращалась на Чейни-Уок, предвкушая новую встречу с кем-нибудь из тех, кто был в ее представлении духовно причастен к чему-то несоизмеримо высокому, которое она называла одним словом: «настоящее». О Хилбери говорили, что «они знают всех», и это чересчур смелое утверждение поддерживалось в нескольких домах в пределах небольшого радиуса, где примерно раз в месяц по вечерам зажигались парадные люстры, после трех часов дня распахивались двери, а их хозяева готовились встретить Хилбери в своих гостиных. Обитатели этих домов отличались некой свободой и властностью манер, указывающей на то, что все, что связано с изящными искусствами, музыкой или государственным управлением, находится исключительно в их ведении и в этих стенах, и с легкой снисходительной улыбкой смотрели на все остальное человечество, вынужденное топтаться у ворот и предъявлять общую плату за вход. И вдруг эти двери распахнулись перед Кассандрой. Естественно, она подвергала критике то, что происходит внутри, и не раз ей приходили на память слова Генри, однако нередко она находила что возразить брату в его отсутствие и охотно приписывала словам соседа по столу или рассказам доброй пожилой дамы, которая знавала еще ее бабушку, некий глубокий смысл. Ради блеска пытливых глаз ей готовы были простить и грубоватость речи, и некоторую сумбурность. Было совершенно очевидно, что через год-другой, набравшись опыта, побывав у хороших модисток и огражденная от дурного влияния, она станет бесценным приобретением. Пожилые дамы, которые сидят обычно в уголке бальной залы, пытливо изучают человеческие экземпляры и дышат так ровно, что ожерелья, вздымающиеся и опадающие у них на груди, кажутся проявлением некой природной силы, словно волны, набегающие на океан человечества, заключили с улыбкой, что у нее получится. Имея в виду, что она, по всей вероятности, выйдет за одного из молодых людей, мать которого пользовалась у них уважением.

Уильям Родни не уставал придумывать все новые занятия. Он знал все о маленьких галереях, концертах для избранных и закрытых спектаклях и находил время водить туда Кэтрин и Кассандру, а после поил их чаем или угощал ужином у себя в квартире. Таким образом, каждый из четырнадцати дней в Лондоне обещал быть по-своему ярким на фоне обычных городских будней. Но приближалось воскресенье — день, который традиционно посвящался вылазкам на природу. И погода тому благоприятствовала. Но Кассандра отвергла Хэмптон-Корт, Гринвич, Ричмонд, а также Кью ради Зоологического сада. Когда-то она интересовалась психологией животных и до сих пор помнила кое-что о врожденных инстинктах. Итак, в воскресное утро Кэтрин, Кассандра и Уильям Родни отправились в зоосад. Когда машина подъезжала к воротам, Кэтрин высунулась и помахала рукой молодому человеку, быстро шагавшему в том же направлении.

— Это Ральф Денем! — воскликнула она. — Я попросила его встретить нас здесь.

Оказалось, она и о билете для него позаботилась заранее — так что Уильям, возразивший было, что его не пустят, вынужден был примолкнуть. Но по взглядам, которыми обменялись мужчины, было понятно, что произойдет дальше. К тому времени, когда они подходили к большому вольеру посмотреть на птиц, Уильям и Кассандра уже сильно отстали, а Ральф с Кэтрин ушли далеко вперед. Все это было частью плана, в разработке которого Уильям тоже принимал участие, но все равно сердце у него было не на месте. Кэтрин все же могла бы предупредить, что пригласила на прогулку и Денема.

— Один из приятелей Кэтрин, — буркнул он недовольно.

Он был встревожен, и Кассандра это заметила. Они вдвоем стояли у вольера с дикой свиньей, привезенной откуда-то с Востока, Кассандра тихонько тыкала в чудище кончиком зонтика, и постепенно каким-то образом тысячи мелких наблюдений свелись к одной догадке. Счастливы ли те двое? — подумала Кассандра, но тотчас же устыдилась этого вопроса: ну не глупо ли с ее стороны подходить с банальными мерками к редким и возвышенным чувствам, связывающим такую исключительную пару. Тем не менее ее манера поведения изменилась, как будто женское чутье подсказало, что Уильям, возможно, захочет ей довериться. Она уже не вспоминала о врожденных инстинктах и о чередовании голубых глаз с карими и целиком отдалась своей новой роли — женщины-утешительницы, желая лишь одного: только бы Кэтрин и Денем подольше не приближались! Так ребенок, играющий во взрослую жизнь, хочет, чтобы мама подольше не возвращалась и не портила игру. Но может, она как раз и перестала играть во взрослую женщину, с испугом поняв, что действительно повзрослела?

Кэтрин и Денем молчали, разглядывая обитателей клеток: какое-то время это заменяло им разговор.

— Что вы делали со времени нашей последней встречи? — наконец спросил Ральф.

— Что делала? — Она задумалась. — Ходила туда-сюда, от одного дома к другому. Интересно, эти звери — они счастливы? — произнесла она, остановившись перед бурым медведем, меланхолично игравшим кисточкой, вероятно, от дамского солнечного зонтика.

— Боюсь, Родни не очень доволен, что я пришел, — заметил Ральф.

— Ничего, он скоро успокоится, — ответила Кэтрин. Она произнесла это с вызовом, и Ральф удивился. Потом, наверное, она объяснит ему, что имела в виду, но он не будет настаивать. Сейчас казалось, что каждое мгновенье само по себе бесценно и ни к чему добавлять новые краски объяснениями — хоть мрачные, хоть светлые, одалживаясь у будущего.

— Медведи, похоже, счастливы, — сказал он. — Однако надо их чем-нибудь угостить. Вон продают булочки. Давайте купим и принесем сюда.

И они пошли к прилавку, на котором лежали бумажные пакетики, набитые съестным, достали по шиллингу и протянули молодой женщине, которая сначала не поняла, кто покупатель: юная леди или джентльмен, но, чуть подумав, все же решила, что платит мужчина.

— Я заплачу, — безапелляционно произнес Ральф, отказавшись взять предложенную Кэтрин монету. — У меня есть на это причины, — добавил он, заметив ее улыбку.

— Полагаю, у вас на все есть причины, — согласилась она, разламывая булочку и бросая куски в медвежьи пасти, — но мне не кажется, что на этот раз вы хорошо подумали. Так что за причина?

Он не стал отвечать. Не мог же он объяснить ей, что сознательно отдает в ее руки свое счастье и, даже понимая, что это нелепо, готов высыпать на этот пылающий жертвенник все, что имеет, не только золото и серебро. Ему хотелось сохранить дистанцию между ними — дистанцию, которая отделяет верного служителя от образа, помещенного в святилище.