Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе - Александр Стыкалин

После того, как дипломатическое донесение из Будапешта оказалось в аппарате ЦК КПСС, от Эренбурга, несмотря на его статус беспартийного, не могли не потребовать объяснений. 8 декабря 1955 года он обратился к члену Президиума, секретарю ЦК КПСС М. А. Суслову с письмом, в котором указал на неверную интерпретацию своего выступления. «Говоря о работе писателя и о роли редактора, я сказал, как я это и неоднократно писал, что не люблю слишком легкого движения синего или красного карандаша редактора, который вычеркивает непривычно свежий образ или оборот. Разумеется, я не придавал слову «красный» применительно к карандашу того значения, которое, по-моему, могут ему придать разве что американские журналисты»[548]. Впрочем, Эренбург признал, что некоторые из заданных ему вопросов могли носить «провокационный» характер, который в то же время оставался для него непонятным, поскольку он не был в должной мере осведомлен о положении дел в венгерской литературе и не знал присутствующих лиц. Не знал он и о том, что его повесть «Оттепель», в сущности, рассматривалась в Венгрии как полузапретное произведение. В письме Эренбурга сквозила и явная обида на венгерских коллег-писателей последовательно «партийной» ориентации, с подачи которых, как он, вероятно, не без оснований полагал, и был дан ход жалобе, адресованной в высшие московские инстанции: «мне думается, что если то или иное мое выражение показалось дающим повод для кривотолков, то венгерские товарищи-коммунисты, присутствовавшие на встрече, могли бы мне задать вопросы и рассеять недоразумения, вместо того, чтобы впоследствии выдвигать против меня обвинения, на мой взгляд, глубоко несправедливые и обидные»[549].

В отделе культуры ЦК КПСС сочли неубедительными объяснения именитого писателя. Причем его венгерское выступление было поставлено в ряд других его выступлений перед зарубежными писателями и деятелями культуры – недостатка в информации в аппарате ЦК, конечно, не было[550].

Впервые оказавшись в Париже еще в декабре 1908 года 17-летним юношей, Эренбург подолгу жил и много раз бывал во Франции все последующие десятилетия. Он прекрасно владел французским языком и имел, как известно, широкие связи в творческой среде, а потому еще с 1930-х годов активно использовался сталинским руководством для установления и поддержания контактов СССР с левыми интеллектуалами Франции и некоторых других стран[551]. Он был одним из очень немногих советских писателей, кому даже в самый разгар холодной войны, в начале 1950-х годов, разрешалось по нескольку раз в год выезжать за границу[552]. После смерти Сталина и ареста Берии атмосфера страха в советском обществе немного рассеялась и, выезжая в Париж, Эренбург стал позволять себе несколько больше в критике неприемлемых для него явлений советской культурной жизни. В уже упомянутой записке отдела культуры ЦК от 4 января 1956 года говорилось о том, что, выступая в мае 1954 года в Национальном комитете писателей Франции в Париже, «он также утрированно характеризовал советские романы на производственную тему (в Будапеште Эренбург повторил и еще более едко заострил свои суждения), нигилистически отзывался о советской критике и литературе, не указал никаких ее положительных и поучительных сторон»[553]. В октябре 1955 года, встречаясь в Москве с известным мексиканским художником Давидом А. Сикейросом, писатель говорил, что испытывает усталость от пропагандистского искусства. В отделе культуры ЦК КПСС сложилось мнение о том, что «Эренбург не скрывает свою приверженность к современному буржуазному декадентскому и формалистическому искусству». Войдя в начале 1955 года в редколлегию только что созданного журнала «Иностранная литература», он, как отмечалось в записке от 4 января 1956 года, «старался навязать редколлегии журнала свои взгляды и добиться соответственного заполнения страниц журнала». Так, он выражал «безграничные восторги» по поводу «натуралистической и бескрылой», с точки зрения советских партийных функционеров, повести Эрнеста Хемингуэя «Старик и море» (по мнению Эренбурга, в ней «даже слабые места выше тех средних вещей, которые печатаются в [советских] журналах»). Как настоящих писателей Эренбург рекомендовал Уильяма Фолкнера, творчество которого в агитпропе ЦК считали «крайне формалистичным и мрачным», Франсуа Мориака, в котором видели «реакционного католического писателя». В то же время он с пренебрежением отозвался о насквозь политизированных романах редактора «L’Humanite» Андре Стиля, назвал «бездарной и гнусной» пьесу Роже Вайяна «Полковник Фостер признает себя виновным» о войне в Корее. Нелицеприятную оценку Эренбург дал также современному состоянию литератур в странах «народной демократии»[554]. В знак несогласия с линией журнала, не соответствующей его эстетическим пристрастиям, писатель вышел из состава редколлегии «Иностранной литературы», что было исключительным явлением в те времена и было однозначно воспринято как фронда[555]. С журналом он, впрочем, продолжал сотрудничать. Одна из его статей, «Уроки Стендаля» (№ 6, 1957), стала в августе 1957 года предметом нового разбирательства в аппарате ЦК[556]. Слишком независимое поведение Эренбурга вызывало такое раздражение в верхах, поскольку его личные суждения зачастую воспринимались зарубежными деятелями культуры как «мнение доверенного представителя советской литературы»[557] и тем самым, по глубокому убеждению сотрудников отдела культуры ЦК, были «способны наносить ущерб влиянию советской литературы и советской эстетической мысли на развитие литературы и искусства за рубежом»[558]. В записке от 4 января 1956 года было признано целесообразным «пригласить т. Эренбурга в ЦК КПСС и обратить его внимание на непозволительность высказывания им в беседах с зарубежными деятелями литературы и искусства взглядов, несовместимых с нашей идеологией и политикой партии в области литературы и искусства»[559]. Такая беседа состоялась[560], но не имела никакого эффекта, ибо слишком «вольные» выступления Эренбурга перед зарубежной публикой происходили и позже, из года в год. Особое недовольство в верхах вызвало его выступление в Японии весной 1957 года[561]. Как явствует из рабочей записи заседания Президиума ЦК КПСС от 2 января 1963 года, высшее партийное руководство даже приняло неформальное, не зафиксированное соответствующим протоколом, решение «на будущее ограничить поездки Эренбурга» за границу[562]. Это решение, кстати, не первое в своем роде[563], не было в то же время строгим – Эренбург продолжал систематически выезжать за рубеж, в том числе во Францию и Италию, вплоть до резкого ухудшения здоровья незадолго до смерти в 1967 году[564].