Поколение Справедливости - Ив Престон

– Нам пора. – Я смотрю на часы. – Распыли еще одну дозу процина, – обращаюсь я к Бенедикту, глядя на лежащего на полу юношу, что ударил меня. С его куртки на меня злобно скалится гепард. – Когда они очнутся, – я поднимаю голову, – отведи их домой.

– …домой, – повторяет последнее слово спокойный голос Агаты, и меня рывком возвращает в собственное тело.

Я озираюсь по сторонам, не понимая, где нахожусь; воздух, что хватаю ртом, не добирается до легких, и я задыхаюсь, не в силах поверить, не в силах понять…

Мы сидим у стены, на балконе Совета, и вокруг нас все так же мечутся люди. Агата смотрит на меня с явным беспокойством. Ее пальцы на моем предплечье сжимаются еще крепче – и меня вновь затягивает в водоворот образов.

Эти образы сменяются уже медленнее, гораздо более плавно, но они как будто растворены в тумане. Лица, лица, лица… я вижу седовласых, даже не просто вижу – ощущаю всей своей сущностью, ощущаю всех сразу, и это такое потрясающее чувство… Каждый из них – словно вибрирующая струна в моей голове, и я слышу прекрасную музыку; мы общаемся ею, и я тоже – струна, тоже говорю так, тоже являюсь частью этой музыки…

Но затем музыка становится тревожной: нас заставляют смотреть чужими глазами и чувствами, и нам не нравится то, что мы видим и чувствуем. И вдруг музыка обрывается; мои глаза начинают видеть все иначе, гораздо тусклее, а в голове наступает мучительная тишина, которая оставляет меня в одиночестве. Я слышу лишь себя, но и этот звук быстро угасает, и тишина длится долго, очень долго; даже не помню, сколько, ведь тишина сжирает все, что я вижу и чувствую, – пока не раздается имя, которое когда-то дал мне тот, кто заставляет смотреть чужими глазами. Кто-то зовет меня, и в этом имени я слышу что-то неуловимо знакомое, что-то похожее на то, что я ощущала прежде, я тянусь к этому – и пропадаю в темноте. Но когда я возвращаюсь, то вновь вижу все так же ярко, как до тишины, и вновь могу слышать себя, и не только себя: добавляется новый, свежий звук; он напоминает мне о двух струнах из общего многоголосия, прежде звучавшего в моей голове.

Мы больше не одиноки.

В этот раз я гораздо мягче выхожу из сознания Агаты, но тело все равно сотрясает крупной дрожью.

Их травят процином. Похоже, это главный компонент настройки: профайлеров постоянно травят малыми дозами процина, чтобы они не слышали друг друга и не запоминали то, что им приходится видеть.

Агата узнала мой голос, потому что, пытаясь ее остановить, я, сама того не зная, закричала, направив крик только на нее. Агата услышала его, и это как-то повлияло на химию ее мозга, будто перезагрузив его.

Мои способности активировались страхом за жизнь друга: в первый раз это был погибающий Гаспар, чье воспоминание о том, что произошло в медицинском центре, все это время хранилось где-то на задворках моего сознания, подавленное стабом как и сами способности; во второй раз это был Берт, которого чуть не забрала Красная смерть.

Профайлер во втором поколении, внешне ничем не отличающийся от обычного человека, – вот он, секрет, который пытался спрятать ученый; профайлер, который может рассказать о том, что он видит.

Профайлер, который может рассказать, что Свободный Арголис – это ложь; что это история, выдуманная Министром для того, чтобы повести нас против наших же семей во имя его мести за погибший город. Но все с самого начала пошло не по плану: он рассчитывал на помощь Электо, но, придя в бункеры, не обнаружил ее. Электо очнулась лишь через два года после нашего прибытия.

И она не стала бы помогать Министру – это я знаю точно. Не после того, что он уже сделал, и не с тем, что он сделать собирался.

Взгляд выхватывает группу силентов, которую все никак не выведут отсюда. Это Министр лишил их нормальной жизни. Они не потеряли себя, пытаясь спасти нас, – их предусмотрительно отравили еще в Арголисе, чтобы перестраховаться.

Моя собственная ярость, подпитанная Агатой, вновь возвращается ко мне, многократно усилившись, и я чувствую крик, что зреет в груди Агаты… или же в моей? Ярость застилает глаза, и я знаю, как от нее можно избавиться, нужно только закричать, но…

Нельзя. Не сейчас.

Но я не могу перестать чувствовать то, что чувствую; это уже не шум подавленных способностей, с которым можно было бороться, теперь это гораздо сильнее меня. Собравшись с остатками рассудка, я оглядываюсь. Людей все еще слишком много. Закричит одна из нас – и вторая отзовется; и тогда мой секрет станет известен всем. И я знаю, что Агата уже не в силах сдерживаться, ее ярость обжигает меня подобно бушующему пламени.

Она все еще держит меня за руку; провернув ладонь, я обхватываю ее предплечье в ответ, прикрывая глаза.

Ярость – это пламя.

Когда-то оно пугало меня, но теперь я могу его контролировать; сосредоточившись, я вызываю в памяти ощущение колесика горелки, которое обхватываю пальцами, постепенно убавляя огонь, усмиряя его, делая тише, спокойнее…

Не сейчас, Агата.

– Не сейчас, – выпуская мою руку, повторяет она, как эхо. Даже не открывая глаз, я знаю, что ее ярость затихла, но не ушла, нет: она спряталась, чтобы в нужный момент вернуться во всей своей силе. Знаю – потому что чувствую то же самое.

– Не сейчас, – вновь говорит она, цепляя на лицо невыразительную маску профайлера.

– Не сейчас. – Мои слова звучат как обещание.

Допросы идут уже третий день. Допрашивают весь Корпус, и тем, чья очередь еще не пришла, разрешают покинуть казармы только для того, чтобы ровным строем проследовать в столовую. Я притворяюсь, что нехорошо себя чувствую и, так как я все еще состою на учете у доктора Константина, перед допросом меня отправляют к нему на осмотр.

Мне выделяют всего лишь десять минут. В допросную приходится отправиться сразу же после медблока.

Мой допрос ведут два капрала в присутствии профайлера, невысокого молодого человека немногим старше меня. Глаза расспрашивающей меня девушки затуманиваются, и она, вздрогнув, прерывается на полуслове, с подозрением оглядываясь на седовласую: похоже, капралу уже приходилось слышать крик. Впрочем, сейчас проф молчит.

Кричу я.

Константин был прав – эффект крика кроется не в звуке; его воздействие начинается еще до того, как профайлер открывает рот. Крик беззвучен всего лишь несколько мгновений, поэтому мне приходится как следует сосредоточиться, чтобы вовремя остановиться. Я кричу – и молодой человек оседает на стуле, вызывая испуганные возгласы капралов; впрочем, он достаточно быстро приходит в себя.

Берилл. Это имя, которое ему дали.

Второму капралу, который возобновил допрос, даже невдомек, что, отвечая на его вопросы, я веду беззвучный диалог с сидящим рядом с ним седовласым.

Я чувствую радость Агаты – этот профайлер ей знаком, они уже слышали друг друга прежде, до того, как их начали травить процином.