Рождение бабушки. Когда дочка становится мамой - Анат Гарари

– Да, – не скрывает удивления Мики, – а вы, что, до сих пор не знали, как зовут мою дочь?

– Вы ни разу не называли ее по имени! – откликается Орна.

– Ее зовут Виолетта, это на латыни фиалка, – Мики на мгновение оживляется, но тут же опускает голову и тихо добавляет, сосредоточенно разглядывая покрытые светлым лаком ухоженные ногти: – Сегодня, как всегда, я зашла к ней по дороге с работы. Она как раз проснулась, так как прилегла вместе с малышом – у нее была тяжелая ночь. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что с ней что-то происходит. Еще когда она была совсем маленькой, я по цвету глаз могла определить, что ей плохо: тогда карие блестящие глаза исчезают и вместо них появляются серые тучи. Короче, как только она открыла мне дверь, я увидела цвет ее глаз и поняла, что ей нехорошо. Я сразу спросила, в чем дело, но она мне не ответила. Потом она пошла в душ, а я меняла Ноаму пеленку и вдруг услышала, что она плачет. Как мы были – он голенький, а я перемазанная мазью – так и бросилась туда, открыла дверь: я очень испугалась, думала, что с ней что-то случилось.

– Прямо так ворвались к ней в ванную? – изумленно переспрашивает Това.

– Ну да, я была уверена, что с ней что-то случилось. Ведь она плакала, а она вовсе не плакса – наоборот, человек веселый и жизнерадостный. Я застала ее врасплох, оказывается, она не принимала душ, а только открыла кран, чтобы я не слышала. Она сидела на краю ванны и плакала так сильно, у меня и сейчас сердце разрывается, когда я это вспоминаю. Конечно, у меня тут же полились слезы – не переношу, когда она плачет. А она увидела, что я держу на руках Ноама, и дико рассердилась, как я позволяю себе врываться к ней в ванную, не постучавшись. Но я-то сразу поняла, что она просто не хочет, чтобы Ноам видел, как она плачет. Я сказала ей, что в этом возрасте дети еще ничего не понимают, пусть не волнуется, и спросила: «Что случилось, с каких это пор ты от меня прячешься?» – Она ответила, что не прячется, что просто хотела побыть одна, но я чувствовала, что она продолжает сердиться. В душе я обиделась, но виду не показала и только подумала, что же такое страшное должно было случиться, чтобы она не могла со мной поделиться? Я очень испугалась.

– Ну, так в чем же было дело? – нетерпеливо подгоняет ее Клодин.

Мики разводит руками.

– Я не знаю! – неожиданно громко отвечает она.

– Что значит, – привстает со своего места Орна, – вы что, ее не спросили?

– Как вы думаете, конечно, спросила! – пожимает плечами Мики. – Несмотря на то, что я страшно испугалась, у меня хватило выдержки сказать ей тихо и спокойно: «Вытри слезы, я одену Ноама, сядем на кухне, я приготовлю кофе, и ты расскажешь маме, в чем дело». Я одела Ноама, положила его в люльку и, когда кофе был готов, пошла посмотреть, где она. Виола была в спальне и отказалась выйти на кухню! Я легла возле нее на кровать и начала ее щекотать, как делала это раньше, когда она была маленькой. Всегда это действовало как фокус-покус: она прекращала плакать и начинала смеяться. Но в этот раз она вдруг начала кричать: «Прекрати немедленно! Оставь меня в покое!» Это было так грубо, в жизни она себе такого не позволяла! Я была в шоке. Я такого не ожидала! Чтобы она говорила со мной таким тоном?! И это когда я хочу ей помочь, хочу ее поддержать!

– И что вы сделали? – спрашивает Маргалит.

– Вначале я еще пыталась уговорить ее встать. Я сказала, что не сержусь на нее за ее поведение и прошу выйти. Потом поняла, что это бесполезно и сказала, что пойду с ребенком в парк, а она за это время успокоится, и мы поговорим. Я сделала небольшой круг и даже купила ей симпатичное платьице – я присмотрела его в витрине еще пару дней назад по дороге к ним – и тут же вернулась. Вы не представляете, что меня ждало, когда я открыла дверь! Она бросилась на меня как пантера: «Где ты была? Почему ты не отвечаешь на звонки? Куда ты забрала моего ребенка?!» Я ей говорю: «Что значит „куда“? Я пошла с ним в парк, ты что, не слышала, когда я тебе это сказала?» А она кричит, просто впала в истерику – в жизни я ее такой не видела: «Как ты смеешь брать моего ребенка без моего разрешения?!» И я объясняю ей снова и снова, красиво, держу себя в руках, чтобы не взорваться, что это не было без разрешения, что я ей сказала, но, возможно, она не расслышала из-за плача; и пытаюсь ее успокоить: глажу по голове, показываю новое платье; но она отбрасывает мою руку и еще сильнее кричит: «Кто тебе позволил так себя вести? Ты всегда делала, что хотела! Ты хоть один раз спросила, чего хочу я?! Ты все всегда за меня решала, всегда указывала мне, что делать, как делать и когда делать!» Я пытаюсь вставить слово, но она не дает, продолжает учить меня и выговаривать мне, как я всех унижаю и как я думаю только о себе! Я говорю: «О чем ты?! Разве я не отдала всю жизнь тебе и твоему брату; я ведь только о вас и думаю!» А она – свое: «Ты никогда по-настоящему обо мне не думала, только о себе!»

Мики прерывается, кашляет, прикрывая рот дрожащей от волнения рукой, и продолжает:

– Я не знала, что делать, но последнее, чего я хотела, так это ругаться. У кого есть силы с ней спорить?! Лично у меня – нет! У меня, правда, нет сил; я так занята! Но этого она не видит, это ее не интересует! Она привыкла, что ее мама делает для нее все: жертвует своим свободным временем, покупает, приносит, готовит – все для нее! Это ведь ей положено, их величеству! Я не хотела открывать рот; так что сделала что могла: дала ей выпустить пар, выплеснуть наружу весь этот бред. В какой-то момент я уже перестала слушать – главное, чтобы успокоилась; все-таки она после родов, гормоны сводят ее с ума, устала, нервы никуда не годятся. Мне ее жаль.

– Она ведь уже несколько месяцев как после родов, не так ли? Тут дело не в гормонах, – осторожно замечает Това.

Клодин, не расслышав последней фразы, прерывает Тову на полуслове:

– То, что гормоны делают после родов, это полная ерунда по сравнению с тем, что из-за них творится во время беременности! На что уж Лиат спокойная и добрая, даже она такое выкидывает, мало не покажется! Будто и не она вовсе! Недавно я была у них, и она начала орать на мужа из-за какой-то мелочи, что-то он сделал не так. А он, бедненький, говорит мне шепотом: «Все, до родов я к ней больше первым не приближаюсь, пусть сама просит, если ей что-то надо». Я уверена, если бы мы больше времени проводили вместе, мне бы тоже не поздоровилось. Мое счастье, – она смеется, – мое счастье, что я далеко, поэтому все достается ее мужу.

– А я как-то не заметила, чтобы у Михаль были какие-то нервные срывы, – задумчиво произносит Маргалит, – но зато я вспоминаю себя – вот у меня точно бывали дни, когда я сама себя не узнавала, раздражалась из-за каждой мелочи. Это задним числом кажется смешным, а когда это с тобой происходит, то не до смеха!

Она переводит взгляд на Мики.

Мики сидит молча, опустив голову, и только напряженная спина, крепко, до побеления сплетенные пальцы и плотно поджатые под стулом ноги выдают ее истинное состояние.

Рут отпивает несколько глотков из бутылочки с минеральной водой и поворачивается к Анне: