Игра в классики - Хулио Кортасар

(-119)

И тут как раз появился Реморино, сопровождавший довольно перепуганного на вид старичка, который, узнав управляющего, в качестве приветствия сделал что-то похожее на реверанс.

— В пижаме! — воскликнула потрясенная Кука.

— Ты же их видела, когда мы сюда шли, — сказал Феррагуто.

— Но они были не в пижамах. Это скорее было что-то вроде…

— Соблюдайте тишину, — сказал управляющий. — Подойдите, Антунес, и поставьте свою подпись там, где вам покажет Реморино.

Старичок внимательно просмотрел список, пока Реморино держал наготове «бироме». Феррагуто достал носовой платок и несколько раз приложил его ко лбу.

— Это на восьмой странице, — сказал Антунес, — а я, как мне кажется, должен подписывать на первой.

— Вот здесь, — сказал Реморино, показывая на список. — Давайте, давайте, а то кофе с молоком остынет.

Антунес поставил элегантную подпись, сделал всем приветственный жест и удалился изящными шажками, чем совершенно очаровал Талиту. Вторая пижама оказалась гораздо толще, и, проплыв вокруг стола, ее владелец подал руку управляющему, который неохотно пожал ее и сухо указал на список:

— Вы уже в курсе дела, так что подпишите и возвращайтесь к себе.

— Мою комнату не подметали, — сказал толстая пижама.

Кука отметила про себя, что санитария в больнице не на уровне. Реморино попытался вложить «бироме» в руку толстой пижамы, но тот медленно попятился.

— У вас сейчас же подметут, — сказал Реморино. — Подпишите, дон Никанор.

— Никогда, — ответил толстая пижама. — Это ловушка.

— Ну что за ерунда, какая ловушка, — сказал управляющий. — Доктор Овехеро уже объяснил вам, о чем идет речь. Вы подписываете, и с завтрашнего дня двойная порция сладкого риса с молоком.

— Я не подпишу, если дон Антунес не согласен, — сказал толстая пижама.

— Он как раз только что расписался перед вами. Взгляните.

— Подпись какая-то неразборчивая. Это подпись не дона Антунеса. Вы вынудили его подписаться под пыткой электрошоком. Вы убили дона Антунеса.

— Сходи за ним и приведи его сюда, — приказал управляющий Реморино, который мигом исчез и тут же привел дона Антунеса. Толстая пижама издал ликующий возглас и протянул руку старичку.

— Скажите ему, что вы согласны и чтобы он подписал без всяких опасений, — сказал управляющий. — Давайте, а то поздно уже.

— Подпишись, не опасаясь, сын мой, — сказал дон Антунес толстой пижаме. — Так или иначе, все равно получишь по башке.

Толстая пижама выронил ручку. Реморино, ворча, поднял ее, а управляющий в бешенстве вскочил на ноги. Прячась за спиной Антунеса, толстяк дрожал всем телом и крутил рукава пижамы. Кто-то стукнул в дверь, и, прежде чем Реморино успел ее открыть, в зал вошла сеньора в розовом кимоно, молча подошла прямо к столу и оглядела его со всех сторон, как будто это был приготовленный со специями поросенок на блюде. Потом она выпрямилась с довольным видом и положила на список ладонь.

— Клянусь, — сказала сеньора, — говорить правду, только правду и ничего кроме, правды. А вы, дон Никанор, не дадите мне соврать.

Толстая пижама утвердительно кивнул и вдруг взял из рук Реморино ручку «бироме», которую тот ему протягивал, и поставил свою подпись где попало, так что никто и моргнуть не успел.

— Вот скотина, — послышался шепот управляющего. — Посмотри, Реморино, где он расписался. Ладно, сойдет. А теперь вы, сеньора Швитт, раз уж вы пришли. Покажи ей, где надо расписаться, Реморино.

— Если социальная обстановка не улучшится, я ничего не подпишу, — сказала сеньора Швитт. — Необходимо открыть все двери и окна навстречу духовности.

— Я хочу, чтобы у меня в комнате было два окна, — сказал толстая пижама. — А дон Антунес хочет пойти во Франко-английский магазин купить ваты и еще что-то. Здесь так темно.

Оливейра чуть повернул голову и увидел, что Талита смотрит на него и улыбается. Каждый из них знал, что думает другой: что все это идиотская комедия, что толстая пижама и остальные такие же сумасшедшие, как они сами. Плохие актеры, которые даже не стараются достойно сыграть перед ними людей, потерявших рассудок, перед ними, которые так внимательно изучили учебник по психиатрии, общий курс. Например, Кука, которая обычно прекрасно владела собой, теперь сидела вжавшись в кресло, сжимая сумочку обеими руками, и выглядела куда более сумасшедшей, чем трое подписантов, которые в данный момент чего-то бурно требовали, кажется смерти какого-то пса, при этом сеньора Швитт отчаянно жестикулировала. Ничего уж такого непредвиденного, эта непоследовательность и эта словоохотливость была в таких случаях делом обычным, а грозные окрики управляющего просто повторяли на басах рисунок пространных сетований и качаний прав относительно Франко-английского магазина. Итак, они последовательно увидели следующее: как Реморино привел Антунеса, потом толстую пижаму, как сеньора Швитт презрительно подписала документ, как вошел еще один пациент, огромного роста и тощий как скелет, что-то вроде долговязого колебания воздуха в розовой фланели, а затем юноша с совершенно белыми волосами и зелеными глазами, таившими зловещую красоту. Последние двое подписались без особого сопротивления, но зато в один голос выразили желание остаться в зале до конца действа. Чтобы избежать еще каких-нибудь неприятностей, управляющий указал им на стулья в углу, а Реморино привел других больных — девушку с обширными бедрами и мужчину, похожего на китайца, который не поднимал глаз от пола. Удивительно, но разговор опять пошел о смерти какого-то пса. Больные расписались, после чего девушка встала перед присутствующими в позу и сделала балетный поклон. Кука Феррагуто ответила ей любезным кивком, что вызвало у Талиты и Травелера неудержимый приступ смеха. В списке было уже десять подписей, а Реморино все приводил новых пациентов, дальше шли приветствия, раз или два возникала полемика, потом прекращалась, и появлялся новый персонаж: вошел, подписал. Вот уже половина восьмого, Кука достает пудреницу и пудрится с таким выражением лица, как будто она уже директор клиники, что-то среднее между мадам Кюри и Ядвигой Фойер.[535] Талита и Травелер снова корчатся от смеха, а Феррагуто переводит взгляд с подписей в списке на лицо управляющего. Без двадцати восемь одна пациентка заявила — она ни за что не поставит свою подпись, пока не убьют собаку. Реморино пообещал, подмигнув в сторону Оливейры, который расценил это как знак доверия. Прошло уже двадцать больных, и оставалось всего сорок пять. Управляющий подошел к ним и сказал, что наиболее трудные случаи уже охвачены (так он выразился) и что лучше перейти в соседнее помещение, где можно выпить пива и послушать последние новости. За легкой закуской говорили о психиатрии и о политике. Революция захлебнулась благодаря усилиям правительства, главари подались в Лухан.[536] Доктор Нерио Рохас[537] на конгрессе в Амстердаме. Пиво изумительное.