Королева Воздуха и Тьмы - Кассандра Клэр

— Я позову Хелен, — наконец сказал он. — Она может рассказать тебе что

случилось…

— Я знаю, что случилось, — сказал Тай. Он нашел свой телефон на дне сумки. Напряжение покинуло его тело; его облегчение было ощутимым. Кит был озадачен. Нигде в Идрисе не было сигнала; телефон был бы бесполезен.

— Я собираюсь снова лечь спать, — сказал Тай. — В моем организме все еще есть наркотики. Я чувствую их. — Его голос звучал недовольно.

— Мне остаться? — спросил Кит. Тай бросил сумку на пол и откинулся на подушки. Он держал телефон в правой руке, так крепко, что его костяшки были белыми, но в остальном не было никаких признаков беспокойства.

Он посмотрел на Кита. Его серые глаза были серебряными в лунном свете, плоскими, как две 25-центовые монеты. Кит не представлял, о чем он думает.

— Да, я бы предпочел, чтобы ты остался, — сказал он. — И ложись спать, если хочешь. Со мной все будет хорошо.

Он закрыл глаза. Через некоторое время Кит сел на кровать напротив Тая,

ту, которая должна была принадлежать Ливви. Он вспомнил, как в последний раз видел ее наедине, когда помогал ей с ожерельем перед заседанием Совета, как она улыбалась, яркость и жизнь на ее лице. Казалось абсолютно невозможным, что она ушла. Возможно, Тай вовсе не вел себя странно, возможно, остальные, приняв факт ее смерти были теми, кто не понимал.

* * *

Джулиан подумал, что между комнатой Эммы и его комнатой сотня миль. Тысяча. Он пробирался по коридорам дома на канале, словно во сне.

Его плечо горело и болело.

Эмма была единственным человеком, которого он когда-либо желал, и сила этого желания иногда его оглушала. Никогда больше, чем сегодня. Он потерял себя в ней, в них, на какое-то время; он чувствовал только свое тело и ту часть своего сердца, которая любила и была невредима. Эмма была в нем всем хорошим, подумал он, все это ярко горело. Но потом пришла боль и ощущение чего-то неправильного, и он понял. Когда он поспешил в свою комнату, страх ударил снаружи его сознания, завывая, чтобы его впустили и признали, как руки скелета, царапающие окно. Это был страх его собственного отчаяния. Он знал, что теперь он смягчен шоком, что он только коснулся верхушки айсберга горя и воющей потери. Придет тьма и ужас: он уже переживал это раньше, вместе с потерей отца.

А это… Ливви…Будет хуже. Он не мог контролировать свое горе. Он не мог контролировать свои чувства к Эмме. Вся его жизнь была построена вокруг того, чтобы контролировать себя, маску, которую он показывал миру, и теперь она трескалась.

— Джулс?

Он добрался до своей спальни, но не был свободен. Марк ждал его, прислонившись к двери. Он выглядел усталым, волосы и одежда были помяты. Не то чтобы Джулиану было на что жаловаться, потому что его собственная одежда была порвана и окровавлена, а ноги были босыми.

Джулиан остановился.

— Все в порядке?

Они собирались спрашивать друг друга об этом постоянно в течение некоторого времени, догодался он. И никогда не будет «в порядке»,но они все равно будут успокаивать друг друга в мелочах, в куче крошечных побед: да, Дрю немного спала; да, Тай немного ест; да, мы все еще дышим. Джулиан машинально слушал, как Марк объяснил ему, что он и Хелен забрали Тавви, он теперь знал о Ливви, и это не прошло хорошо, но Тавви уснул.

— Я не хотел беспокоить тебя среди ночи, — сказал Марк, — но Хелен настояла. Она сказала, что в противном случае первое, что случится, когда ты проснешься, это взбесишься из-за Тавви.

— Конечно, — сказал Джулиан, удивляясь, что его голос звучит так связно. —

Спасибо, что сообщил мне.

Марк долго сморел на него.

— Ты был очень мал, когда мы потеряли Элеонору, твою мать, — сказал он. — Однажды она сказала мне, что в сердцах родителей есть часы. Большую часть времени они молчат, но ты можешь слышать их тиканье, когда твоего ребенка нет с тобой, и ты не знаешь, где он находится, или когда он не спит ночью и хочет видеть тебя. Они будут тикать, пока ты не будешь с ним снова.

— Тавви не мой ребенок, — сказал Джулиан. — Я не родитель.

Марк коснулся щеки его брата. Это было скорее прикосновение фейри, чем человека, хотя рука Марка была теплой, мозолистой и настоящей. На самом деле, это совсем не похоже на прикосновение, подумал Джулиан. Это было похоже на благословение.

— Ты и сам знаешь, что ты им являешься, — сказал Марк. — Я должен просить у тебя прощения, Джулиан. Я рассказал Хелен о твоей жертве.

— Моей жертве? — разум Джулиана был пуст.

— О годах, когда ты тайно управлял Институтом, — ответил Марк. — Как ты заботился о детях. Как они смотрят на тебя, и как ты их любишь. Я знал, что это секрет. Но я подумал, что она должна знать.

— Все нормально, — сказал Джулиан. Это ничего не значит. Совсем ничего. — Она рассердилась?

Марк выглядел удивленным.

— Она сказала, что так гордится тобой, что это разбило ей сердце.

Это было похоже на крошечную точку света, пробивающуюся сквозь тьму.

— Она так сказала?

Марк, казалось, собирался ответить, когда второй горячий дротик боли прошел через плечо Джулиана. Он точно знал место этого приступа. Его сердцебиение ускорилось; он сказал Марку что-то о том, что увидится с ним позже, или, по крайней мере, он так думал, прежде чем пойти в свою спальню и запереть дверь. Через несколько секунд он был в ванной, используя свет ведьминого огня, чтобы посмотреть в зеркало.

Он отодвинул воротник рубашки, чтобы получше рассмотреть, и уставился на то, что увидел.

Это была его руна парабатая. Она была резкой на его коже, но уже не черной. Внутри густо начерченных линий он увидел что-то похожее на красные светящиеся пятна, как будто руна начала гореть изнутри.

Он схватился за край раковины, и волна головокружения прокатилась сквозь него. Он заставлял себя не думать о том, что означала смерть Роберта, об их разрушенных планах изгнания. О проклятье, которое обрушится на голову каждых влюбленных парабатаев. Проклятие силы и разрушения. Он думал только о том, как отчаянно нуждается в Эмме, и совсем не о причинах, по которым он не может получить ее, которые остались неизменными.

Они забыли об этом, тянулись друг к другу в пучине горя, как всегда тянулись друг к другу всю жизнь. Но этого не может быть, сказал себе Джулиан, сильно закусив губу и попробовав собственную кровь. Разрушений больше не будет.

На улице начался дождь. Он слышал тихий шум на крыше дома. Он наклонился и сорвал полоску ткани с рубашки, которую носил на заседании Совета. Она была жесткой и темной от засохшей крови его сестры.

Он завязал ее вокруг правого запястья. Она останется там, пока он не отомстит. Пока не свершится правосудие для Ливви. Пока весь этот кровавый бардак не будет улажен. Пока все, кого он любит, не будут в безопасности.