Ожог - Василий Аксенов

Мой милый! Ты зовешь меня на целину. Увы, я немногоопоздала. чтобы воспользоваться твоим приглашением. Однако не думай, чтотрадиции русских женщин забыты в Париже. Я готова последовать за тобой в любуюдыру – хоть в Реюньон, хоть в Тананариве, хотя бы в Марсель.

Скоро пришлю тебе кое-что из одежды, а ты при случае отправьмне немного консервов.

Целую, Твоя Марина.

– Комментарии излишни, – сказал главный дружинникс гадливой улыбочкой, которая всегда появлялась у него при соприкосновении склассовым врагом.

– За что меня задержали? – спросил Самсик.

– Вот за это и задержали. – Начальник показал наразложенное перед ним имущество музыканта.

– Так ведь этого же не видно было, когда я шел, –озадаченно проговорил Самсик.

– Вы очень умный, Саблер! Очень умный, да?! –кривым от гадливости и гнева ртом закричал начальник, при каждом словевздергивая голову: волосы его все время распадались на два крыла, а емухотелось, чтобы они гладко облегали голову и придавали вдохновенный вид.

Штаб дружины был набит девчонками и мальчишками с Невскогопроспекта, и начальник был здесь хозяином, ночным властелином. По его приказуразрезали крамольные узкие брюки, стригли волосы, отбирали «стильные» галстуки,фотографировали для окон сатиры всех этих «кто нам мешает жить». Не щадилначальник своих пленников, жестоко мстил им за идейную незрелость, а также засобственную косолапость, за усиленную сальность своей кожи, за неприязнь к немуженского пола, за слабые свои успехи в школе рабочей молодежи.

– Ну-ка, Витюша-Валера, научите Саблера родину любить!

Длиннорукий лекальщик и пружинистый инструментальщик взялиСамсика в оборот. Юноша завизжал, отстаивая свою честь. Начальник откинулся вдореволюционном кресле, прикрыл глаза, сладко вообразил себе активное следствиенад Саблером, допрос такого рода, о каком однажды ему рассказывал шурин,служивший в соответствующих органах.

– Опять ты, Крюшкин, чудишь, – недовольно сказалему прикрепленный к штабу сержант регулярной милиции.

– Забыли про Будапешт, сержант, – сказалначальник, не открывая глаз. – Вот такие сопляки и устроили там всюзаваруху.

Он вдруг вскочил и завопил, не открывая глаз, прямо в лицоСамсику, повисшему на руках двух бойцов:

– Откуда у тебя письмо Марины Влади, гад?

– Прислала, – прохрипел слабеющий Самсик.

– Может, ты с ней жил? – жутко захохотал Крюшкин.Глаза закрыты.

В штабе грянула тишина. Все присутствующие, и задержанные, икомсомольская охрана, с отчаянным внутренним трепетом ждали ответа.

– Мы любили друг друга, – прошептал, роняя головуна грудь, Самсик.

– С иностранной подданной? – тихо пылая из-заплотно сомкнутых век, вопросил Крюшкин.

Ужас пронзил Самсика. Да ведь действительно она иностраннаяподданная! Нет, не просто тонкая тень на закатной пленке озер, не узкоглазоелицо на песке, она – иностранная подданная! Это по Куприну она из Белоруссииколдунья, русская подданная, а по фильму она хоть и дикая, хоть и лесная, ноиностранная подданная… Да, теперь он уличен и терять больше нечего.

– Угу, с иностранной подданной, – прошептал он.

Крюшкин с закрытыми глазами сделал головой несколькокругообразных движений непонятного смысла. Самсика вдруг охватила отвага.

– У-У-у! – загудел он. – Поднимите ему веки!Это не Крюшкин, ребята, это Вий!

Веселый хохот вдруг потряс бывшую драгунскую гауптвахту встиле ампир, нынешний штаб боевых комсомольских дружин в стиле ампир. Смеялисьи задержанные, и охрана, и даже прикрепленный сержант. Оказалось, что всезнакомы с гоголевским персонажем.

– Витюша-Валера, пожалуйста, не делайте мнебольно, – под шумок попросил Самсик, и лекальщик с инструментальщиком тутже прекратили болевое воздействие и охотно его отпустили.

– Вий! Вий! – Штаб хохотал, а Крюшкин метался подампирным потолком, словно всамделишный гадкий демон из кальсонно-бязевогоцарства.

– Комсомольцы вы или нет? Русские вы люди илинет? – взывал он. – Иностранную подданную он любил, слышите!

– А что же, иностранная подданная разве не баба? –петушком вскинулся обнаглевший от успеха Самсик.

– Баба! Баба! – восторженно закричали вокруг, ачувихи с Литейного даже пустились в пляс, словно обезьянки на микропорке.Кто-то высадил окно, и запах большой невской воды, перемешанной со снегом и совсем сливом великого города, влетел в штаб.

Зазвонил телефон. Сержант снял трубку, послушал, сдвинулфуражку на нос и скучающим тоном сказал Крюшкину:

– Районный прокурор Рогов звонит. Оказывается, ты,Крюшкин, артиста задержал. – Он передал трубку в трясущиеся руки Крюшкина,и Самсик услышал издалека голос Костяного папаши:

– Алло, как вас там? Немедленно освободите артистаСамсона Саблера.

– Слушаюсь, товарищ Рогов. Так точно, товарищ Рогов.Будет сделано, товарищ Рогов.

Крюшкин положил трубку, снова закрыл глаза и отодвинул отсебя имущество Самсика.

– Пожалуйста, товарищ Саблер, возьмите ваши вещи иотправляйтесь по месту жительства.

– На проспект Щорса? – весело спросил Самсик,распихивая по карманам свои постыдные раритеты. – Или на Декабристов? Аможет, в Четвертую роту похилять, товарищ Крюшкин?

Голос Крюшкина в ответ прозвучал, как голос чревовещателя,больного брюшным тифом:

– Лучше на Щорса идите. До Декабристов не доберетесь,до роты и подавно, на Садовой еще перехватят, а там другой район, и прокурордругой, сами понимаете…

– Спасибо, – поблагодарил Самсик и протянулначальнику все, чем был богат: пару сырых пельменей на носовом платке. –Угощайтесь.

Крюшкин, всхлипнув, съел один пельмень, а от второго лишьделикатно откусил. Самсик даже потом покрылся от жалости к этому кривозубомупареньку, с лицом, покрытым сонмищем угрей, которых многие принимали заугольную пыль паровозного происхождения.

– Эх, Крюшкин вы мой, дитя человеческое, –прошептал он.

– У меня, товарищ Саблер, сестра-горбунья наруках, – тут же соврал Крюшкин. Самсик вообразил этого серенькогомаленького Крюшкина с капризной толстой горбуньей на руках – это же жДостоевский же!

– Крюшкин… – Он положил ему руку на плечо. –Крюшкин ты мой… Ребят-то отпустишь?