Фрэдина-вредина - Наталья Владимировна Барышникова

покуривает «Дукат», и его мохнатые ресницы прикольно опалены. Но он настоящий. Живой. Живой, но сдержанный. Анька мне не рассказывала, чтобы Тон ее баловал подобным образом. А баловал тогда Антоха себя и меня. Каждый вечер третий медленный танец был мой. Диман в это время развлекал Аньку анекдотами. А мы молча плыли. Почти как в том моем сне. Но что-то стояло между нами. Реальность, что ли, в которой все грубей и толще. Только в последний вечер, когда мы уже доплывали к своим берегам — к Димке и Аньке, Антон поцеловал меня в затылок и шепнул: «Сегодня я поделюсь с тобой чудом». Я ничегошеньки не поняла, потому что по правилам игры должна была уже лучезарно обнять приближающегося, тоскливо ожидающего меня с навязанной подружкой Димку. После дискотеки он проводил меня до палатки, чмокнул в щечку и пожелал хороших снов.

Я умылась, переоделась и нырнула в спальный мешок. Народ долго галдел, повизгивали училки, уталкивая деток спать. А над моим затылком назойливой мухой покачивалось в воздухе двуспальной палатки прозрачное слово «чудо». Соседкой по «номеру» конечно же была тараторка-Нюрка.

Только когда запели звезды, я проснулась. И поняла, что замерзла. Хотя и было лениво, я поднялась, напялила два свитера и штаны, кроссовки — на босу ногу. И двинулась к костру, который неподалеку горел круглосуточно палочкой-выручалочкой в прохладные ночи. А звезды продолжали агукать. Призывные, они заставили меня поднять полусонные глаза. И мне показалось, что светящимися лампочками надо мной обозначены контуры спящего Фрэда. Это ли не чудо, получить с небес привет от лучшей в мире собаки?!

И шаги сзади мне напомнили его шаги. Но это был Тон. И ему я той ночью доверяла, как Фрэду. Известными одному ему тропинками он вывел меня из палаточного поселка. А за ним — полынное поле. Наши ноги пеленал влажный горький бархат. С небес, как мне казалось, не очень-то одобрительно всматривался в наши объятия Фрэд. Когда же глаза привыкли к темноте и я начала разглядывать эпизоды силуэта Тона, его кудри, отросшие и превратившиеся в локоны, мне снова показались мраморными. И я почувствовала необъяснимый ужас — мелкие мышиные шажки по моему холодному влажному позвоночнику. Ужас поднимался и усиливался, а Антон бормотал что-то. Что-то про чудо. Что-то о том, как все ночи в лагере дышал полынью. О том, что думал здесь только о нас, что это поле — наша земля!

Чушь! Мышки как будто бы успели прогрызть в моем позвоночнике дыру и проникли, противные — мерзко холодные — под сердце. Помаячили там и начали вить гнездо «под ложечкой».

— Нет!!! — я выдохнула. А Тон стоял в стороне. Светящийся и каменный. Мне показалось, что он ненастоящий. Сказочный, придуманный. Но он сделал шаг навстречу. Постоял и еще шагнул.

— Чудеса!!!

Он осторожно взял мня на руки — и так мы возвращались. Я уснула, а проснулась, когда будился лагерь. В своем спальнике, рядом с подружкой Анькой.

Утром к автобусу он подносил ее рюкзак, в то время как Димка — мой и свой.

Спустя месяц мы встретились в гимназии. Он обрадовался, но, заметив рядом со мной настороженного Диму, обратился к нему. По крайней мере, так это выглядело.

— Она у тебя чудовище.

— Не понял, — насупился Диман.

— В смысле — огромное чудо, — оправдался Тон и развернулся к выходу. Хотя уроки еще не кончились.

Димка просверлил мои глаза своей болью. И, не попрощавшись, направился в противоположную Тону сторону.

На следующий день я закрылась ото всех. Дала обет молчания. При встречах кивала головой — приветствовала, а на вопросы — пожимала плечами. Домой спешила, чтобы выдержать-таки эту волевую паузу.

Заскочив в подъезд, начала копаться в сумке в поисках ключа. И вдруг — умерла на секунду. От удара по затылку. Оглохла и закричала. Теперь кулачище пришелся мне промеж глаз. Искры полетели, и я ослепла, но слух пришел. Я звала на помощь, а меня били уже ногами. Фрэд в метре от меня, за дверью, изнемогал. Он уже не лаял, а хрипел. Я закрывала лицо руками и опять умирала. Когда услышала сбегающие вниз шаги, взглянула вслед. Двое. С моей сумкой, где, кроме учебников, кошелек с копейками и сотик.

На выходе они сорвали маски, но лиц не было видно. Они исчезли, но на смену одному ужасу пришел ужас другой: сидя на холодном цементном полу, растирая по лицу слезы, смешанные с кровью, я думала, что они вернутся, чтобы меня добить. Ведь им могло показаться, что я их узнала. Это были они, ну, которые из полена да в Буратино.

А когда я поняла, что ключей у меня нет — в квартиру не войти, телефона тоже нет — связь с миром оборвана, стало легко. Тяготил только хриплый вой моего повзрослевшего пса. Но скоро и он замолчал. Я собралась в кулак, приподнялась и выползла во двор.

Дальше день тек по законам излюбленного папиного жанра: сердобольные соседки-старушки вызвали милицию и «скорую помощь», оповестили маму и папу о моей трагедии, а когда прибежал Димка и начал меня обнимать, успокаивая, сразу же зашипели зловредно. А уж когда он снял свою футболку и начал меня в нее облачать, тут старушек чуть совсем кондрат не хватил. Ошарашенные родители подтянули олигархов всяких влиятельных. Расспросами-допросами они меня, признаться, достали. К тому же болела голова, и смущало, что у лица моего видок не товарный.

Тем не менее этот день был моим днем! Я, хоть и с подбитым глазом да разбитыми губами, но ощущала себя звездой первого порядка. Давно, однако же, человечество не проявляло ко мне такого внимания! Но, давая налево и направо интервью, я глазами искала Тона. А его лицо в потоке всяких разных заинтересованных и любопытствующих так и не появлялось.

Он ворвался в наш дом поздно вечером. Своими теплыми целебными губами прошелся по всем моим видимым болевым точкам и просверлил настойчивым серебряным взглядом: «Кто?» Я пожала плечами. И он ушел в ночь.

Утром, когда мы с мамой собирались в больницу, чтобы засвидетельствовать факт сотрясения моих глупых мозгов, позвонил Диман и сообщил, что ночью в какой-то разборке Антона убили. Равнодушно так произнес, что я его возненавидела. Мне бы Фрэду пожаловаться, но после