Семейные хроники Лесного царя - Антонина Бересклет (Клименкова)

Сонно шелестела Дубрава — дубы-исполины, могучие стволы, раскидистые ветви. Свою обитель Яр также сотворил из дубов: но если у людских жилищ бревна в стенах ложились горизонтально, то стены дворца лесного государя состояли из живых стволов, тесно вставших друг к другу, сросшихся воедино. Вместо побелки их укрывала ровная кора, твердая и серая, точно камень. Корни стали гладкими полами с замысловатым узором из темной и светлой древесины. Ветви разрослись, превратившись во внутренние стены и перекрытия между ярусами, сплелись в лестницы, галереи, выгнулись сводчатыми потолками и арочными окнами. Высокие светлые окна Яр закрыл витражами. Догадался застудить стеклышки из сосновой смолы, которую окрасил цветочной пыльцой и травяными соками — сложил в солнечные картины, на которых замерли в кокетливых позах прекрасные дамы с арфами, лютнями и флейтами в руках, застыли под знаменами рыцари в шлемах и латах, выгнули шеи кони в ярких попонах. Когда Лукерья была девчонкой, на эти витражи могла глазеть часами, завороженная.

Лукерья помнила прекрасно, словно вчерашний день: не было в лесу никакого дворца. Были молоденькие стройные дубки, была пустая поляна с одним толстоствольным великаном, который Яр, смеясь, назначил своим «царским престолом». Пришлый эльф преобразил Дубраву по собственному вкусу: вырастил дворец, воспитал себе «придворных» — обучил этикету леших, заставил русалок надеть длиннополые платья, даже водяных сумел приручить и избавить от привычки к беспробудному пьянству. Зажил как истинный Царь — с размахом и положенной по титулу роскошью, со штатом слуг, с дружиной, с приближенной свитой. И Лукерья жила вместе с ним, сперва царевной, затем царицей. А потом ей надоело.

Ведьма плавно спустилась вниз, коснулась земли ногами. Пришлось пробежать десяток шагов, прежде чем помело перестало вырываться из рук, желая продолжить полет. Ровно к парадному крыльцу и добежала. Не по статусу ей такое появление перед царской обителью, но наплевать. Успокоившуюся метлу Лукерья приставила к изукрашенным столбцам крыльца. Уселась на чисто вымытые ступеньки, стала натягивать сапожки. Для ее удобства жуки-светляки, что вместо факелов освещали лестницу и вход, подползли по стене ближе, развернулись брюшками и, тихонько жужжа короткими крыльями, прибавили свечения, из зеленоватого перейдя в голубоватый оттенок.

— Спасибо, дорогуши, — оценила заботу Лукерья.

Жуки не ответили. Зато два чудища, что стояли караулом по обе стороны от дверей, отмерли, прекратив изображать жуткие статуи, с деревянным скрипом и с шорохом жестких перьев склонились в почтительном поклоне.

— Да будет вам, — с улыбкой отмахнулась ведьма.

Вот любит же ее супруг блюсти традиции! Кому, скажите на милость, может взбрести в голову дурная мысль забраться тайком во дворец? Это в сердце Дубравы! Зачем Яр поставил эту стражу? Если чисто для красы, так надо было выбирать кого-то другого, а не болотного хмыря, напоминающего заросший тиной пень, утыканный острыми сучьями-руками, со множеством корявых ног-корешков. И не крылатую поночугу с совиными глазами-плошками и зубастой пастью, из которой торчат клыки-сабли.

Помахав светлякам, Лукерья прошествовала в любезно распахнувшиеся перед ней двери. В переднем зале она невольно зажмурилась от света множества болотных огней, летающих под сводчатыми потолками.

Ее появление, разумеется, не осталось незамеченным. Ведьма немедленно оказалась окружена шуршащей стайкой радостно пофыркивающих и похрюкивающих шуликунов.

— Ну, здравствуйте-здравствуйте! Я тоже соскучилась, — призналась Лукерья. Присела на корточки, принялась гладить эти пушистые комочки легкого меха на тонких ножках-спиченках. Шуликуны, разумеется, тут же втянули все свои иголочки, что прятались в шерстке, и взялись толкаться еще шустрее, прихрюкивать громче. Завозились, зассорились между собой, запрыгали: каждый хотел, чтобы его погладили хотя бы разок, а еще лучше, чтобы только его одного гладили и никого другого! Лукерью всегда забавляли эти глазастые «ёжики-цыплятки», детишки кикимор от деревенских домовых или младших лесовиков. Яру они тоже пришлись по душе. Пусть из хулиганистых шуликунов и вышла бестолковая прислуга, но лесной царь даже за весомые провинности ни одного не выгнал обратно в людские деревни, где эта мелкая нечисть раньше сиротствовала по грязным углам, от обиды и тоски устраивая смертным всяческие пакости.

За шуликунами встречать царицу подоспели служанки рангом повыше: мавки. Бледных девчушек Яр отучил впадать в спячку, теперь они бодрствовали не только в начале лета, но и весь год хлопотали во дворце на роли младших горничных. Завидев Лукерью, девчушки заулыбались, присели в заученном реверансе, придерживая юбки голубеньких сарафанов.

— Лукерья Власьевна! Матушка! — засуетились они. — Как давно вы к нам не заглядывали! То-то хозяин обрадуется!

— Не надо обо мне докладывать, — остановила их порыв ведьма. — Попробую удивить его величество.

Разумеется, ведьма пошутила: уж она-то прекрасно знала, что лесного царя невозможно застать врасплох, ибо весь Лес служил ему ушами и глазами, а дворец в особенности.

Она прошла в трапезный зал, полный света и музыки, шумный от веселого многоголосья толпы придворных и деловито снующей челяди. Повела носом: на длинных столах красовались запеченные утки в яблоках, кабанчики с хреном, всевозможные овощные закуски. Ведьма нахмурилась: пир горой? В чью же честь? Пусть на небе нынче полная луна, но обычно в такие ночи Яр устраивал не пиры, а танцы до рассвета в саду, на вольном воздухе. Почему же сегодня откупорено черничное вино и кикиморы на кухне трудятся в поте лица?

— Доброго здравия, Лукерья Власьевна! — сердечно приветствовал встретившийся на пути знакомый. Некогда это был один из множества безымянных лешаков, тоже ходил, как все, с нечесаными лохмами и клочковатой бородой, в которой застревали сухие сосновые шишки. При царе лешак сделался лесном воеводой: Сил Силыч Болотин, в опрятном сюртучке, в лаковых сапожках, с округлым пузом, подпоясанным алым кушаком.

— Славная ночка, госпожа-матушка! — раскланялся следующий знакомец, Михайло Потапыч Дуболом. Старший воевода, ведающий Заповедным Лесом и Дубравой. Прежде любил в грозном облике медведя пугать деревенских жителей, осмелившихся забрести в его владения по грибы или за валежником.

Впрочем, Лукерья знала всех присутствующих до последнего шуликуна.