Девятнадцать писем - Джоди Перри

Я осторожно провожу рукой по левой стороне её лица, когда её взгляд возвращается ко мне. Я ненавижу, что исчезла знакомая искра, но знаю, что она вернётся. Наклоняясь вперёд, я прижимаюсь к её лбу своим, пока из глаз текут слёзы.

Я не плакал так с маминой смерти. Но эти слёзы другие. Это слёзы радости, а не сердечной боли. Слёзы благодарности и облегчения, не вины. Вся неуверенность, которую я чувствовал последние несколько дней, мгновенно исчезает. Она вернулась. Она жива. Я, наконец, снова могу дышать.

— Я так по тебе скучал, Джем.

— Стойте, — её голос хриплый и ничем не похож на голос моей Джеммы. — Отойдите от меня, — умоляет она, слабо толкая меня в грудь.

Она никогда раньше не говорила со мной так резко, и в первую очередь я думаю, что как-то причинил ей боль.

— Джем, — я в замешательстве отстраняюсь.

— Кто вы? — испуганно спрашивает она.

Моё сердце проваливается.

— Это я, Брэкстон… твой муж.

Она не говорит больше ни слова, и ей не нужно. Страх, который я вижу в её глазах, говорит всё. Облегчение, которое я почувствовал мгновения назад, быстро сменяется паникой.

Она не помнит меня.

Она не знает, кто я.

Одну неделю спустя…

Выключив двигатель, я кладу голову на руль, молча молясь, чтобы сегодня был тот день, когда вернётся память моей жены. После ужаса того, когда она очнулась и не вспомнила меня — или кого-либо, раз на то пошло, даже своих родителей — всё пошло по спирали вниз.

Я был вынужден каждую ночь возвращаться домой без неё. Я поклялся, что не вернусь в дом, пока она не будет со мной, но вот в чём дело — она не хочет видеть меня рядом. Временно, в любом случае.

В первую ночь она практически насильно выставила меня из палаты. Для неё я теперь незнакомец, и именно так она ко мне относилась. Я практически уверен, если бы было так, как хочет Джемма, она даже запретила бы мне приходить сюда днём. Я разрываюсь между крайней унылостью и решимостью; это чертовски больно, но я отказываюсь принимать, что это конец нашим отношениям.

Она может больше не помнить нашу любовь или всё, через что мы прошли вместе, но я помню. Каждый момент… каждую секунду. Я ношу достаточно любви для нас обоих.

Кристин и Стефан полностью опустошены потерей памяти Джеммы, и, как и мне, им сложно привыкнуть. Для них это тяжёлый удар, в их уже треснутых жизнях. Им нельзя не посочувствовать.

Доктор Джеммы долго говорил со мной прошлой ночью, прежде чем я уехал из больницы. Он назвал состояние Джеммы ретроградной амнезией. Он сказал, что это не редкость для пациентов — страдать какой-то формой потери памяти после травмы головы. Но, к сожалению, нет волшебного лекарства. Пока что это очередная игра в ожидание. Её потеря памяти может быть временной, но есть шанс — и это мой величайший страх — что её память никогда не вернётся.

В любом случае, я не откажусь от нас. Никогда. Прямо сейчас у меня есть только оптимизм. Мы принадлежим друг другу, и скоро, я уверен, она тоже поймёт это. Моё сердце принадлежит ей, как её сердце принадлежит мне.

Когда произошла авария, я переживал, что она никогда не очнётся, и я потеряю её. Я ни разу не обдумывал возможность, что она очнётся, но я всё равно её потеряю.

Сейчас только семь утра, пока я иду по знакомому коридору больницы к её палате, так что активности здесь нет. Я прихожу сюда каждое утро, когда ей привозят завтрак, чтобы порезать её еду. Она не может делать этого сама, когда функционирует только одна рука. Она ненавидит это, я вижу, но ей нужно есть. Прежняя Джемма всегда была сильной духом и независимой. Это то, что я люблю и чем восхищаюсь в ней, так что я рад, что эта часть нее не потеряна. Она по-прежнему где-то там, мне просто нужно найти способ вытащить её обратно.

— Доброе утро, мистер Спенсер, — говорит одна из медсестёр, когда я прохожу мимо.

— Доброе утро.

Здесь я стал частым гостем. Джемму перевели из ОИТ четыре дня назад, в нормальную палату. Её держали в отделении интенсивной терапии достаточно долго, чтобы заменить тазобедренную кость, а в сломанные кости вставили штифты. Операция прошла успешно, и Джем начала вставать и ходить — хоть медленно и с помощью — в течение двадцати четырёх часов.

Мой желудок сжимается, чем ближе к палате я подхожу. Любовь, которую я видел в её глазах, когда она смотрела на меня, сменилась пустым взглядом — это если она вдруг посмотрит в моём направлении. Большую часть времени она притворяется спящей, чтобы не приходилось разговаривать с нами. Она всех окатывает холодным душем, включая родителей. Это разбивает мне сердце, и не только из-за Кристин, Стефана и меня; я могу только представить, какой напуганной, запутанной и одинокой чувствует себя Джемма.

— Доброе утро, — говорю я, когда захожу в её палату. Она не спит и смотрит в потолок. Я ненавижу, что её лицо больше не светится, когда она видит меня. Я ненавижу, что она больше не улыбается той красивой улыбкой.

Её взгляд на мгновение перемещается ко мне, прежде чем снова сосредоточиться на потолке.

— Привет, — отвечает она тихим, едва слышимым голосом. Тем не менее, я натягиваю улыбку. Я не могу позволить ей увидеть, как сильно это влияет на меня — мне нужно быть её силой. Я хочу притянуть её в свои объятия и сказать оставаться там, что всё получится, но я знаю, что лучше этого не делать. Мои надежды могут уменьшаться, но я отказываюсь верить, что это будет нашим будущим.

— Сегодня утром завтрак задерживается, — говорю я, присаживаясь рядом с её кроватью, стараясь не позволить этой новой неловкости ошеломить меня.

— Я сказала им, что ничего не хочу.

Она по-прежнему отказывается смотреть на меня.

Подвинув стул ближе, я тянусь за её рукой, но я не удивлён, когда она отдёргивает руку.

— Тебе нужно есть. Это поможет тебе набраться сил. Уверен, ты не хочешь торчать в этом месте вечно, — её взгляд двигается ко мне, но она не говорит. — Тебе не хочется домой?

Потому что я знаю, что мне хочется, чтобы она вернулась туда.

— Домой? Куда домой? У меня нет дома. Как я могу хотеть пойти в то место, которого даже не помню?

Меня жалит горечь в её голосе, и я снова тянусь за её рукой, но передумываю.

— Твой дом со мной, Джем.

Её пустой взгляд заставляет меня отвести глаза в пол, когда нависает тишина. Воздух в этой палате такой густой, что его можно резать ножом.

— Тебе больше негде быть, например, на работе или ещё где-то? — говорит она, в конце концов. Джем даже не ждёт моего ответа, прежде чем переворачивается на бок, спиной ко мне.

* * *

— Давай я помогу тебе, — предлагаю я, когда она пытается подняться с кровати. Сегодня она выписывается из больничной палаты и переходит в реабилитационный центр. У неё впереди интенсивная терапия, но это значит, что она на шаг ближе к возвращению домой. Я по-прежнему держусь за надежду, что всё это суровое испытание вскоре останется позади, и мы сможем вернуться к тому, что было до аварии. Без надежды человек ничто. Я даже довольствовался бы чем-то приблизительным к этому.