Вымышленные библиотеки - Хорхе Каррион

Касареса практически обрывается – перед читателем остается лишь пять страниц воспоминаний. И все они – о последней спутнице писателя, Марии. Биой уверяет, что она была настоящей любовью Борхеса. И умер он, любя. Однако Касарес находит избранницу литератора довольно странной женщиной: та постоянно критикует, ревнует его, нетерпимо относится к его медлительности, карает своим молчанием (суровое наказание для слепого человека, не способного увидеть выражение лица собеседника). «Должно быть, с Марией он чувствовал себя очень одиноким», – делится его давний друг, добавляя: «По словам Сильвины, Борхес уехал в Женеву и женился, чтобы показать, что всё еще независим, словно подросток, в погоне за свободой совершающий безрассудные поступки. А я бы прибавил, что сделал он это, не только пытаясь продемонстрировать свою самостоятельность, но и стремясь не гневить свою избранницу».

Как отмечает Эдвин Уильямсон в книге «Борхес: Целая жизнь», тот же порыв к независимости от семьи заставил Борхеса включить излишне откровенные, чуть ли не порнографические отсылки к борделям, пьянству и азартным играм в прощальные письма, отправленные на Майорку шестьюдесятью пятью годами ранее. Величавый Борхес, гений, автор шедевров, всегда жил между скобками, которые, словно Геркулесовы столпы, поддерживала его мать.

«Примечательно, что именно в борделе молодой Борхес смог предвкусить возможное примирение своих внутренних конфликтов, – замечает Уильямсон. – По-видимому, во время своих визитов в Casa Elena de Palma он завязал любопытную дружбу с проституткой по имени Лус, и эта связь дала нервному, чрезмерно впечатлительному юноше некое представление о том, какими могут быть естественные отношения с женщиной».

В отсутствие любви Борхес отдался дружбе – среди закадычных друзей молодого поэта-авангардиста и любителя плавания фигурировали уже ранее названные нами Йихлинский, Абрамович и Суреда. В свою очередь, Биой Касарес стал лучшим другом ироничного гения, того величественного Борхеса, которого мы все знаем. А в конце жизни, до последнего вдоха, роль его правой руки и верной подруги выполняла Мария Кодама. Последним врачом, ухаживавшим за ним на смертном одре, был сын Йихлинского.

Сноски исчезают, подобно слезам под дождем. Остаются только произведения. Великие книги, такие как «Изобретение Мореля» Касареса, напоминающие нам о том, что мы – читатели слов, страстей, отношений и текстов, порождающих голограммы, всё больше принимающие вид необитаемых островов.

Дорогая мама,

вчера во мраке необъятной библиотеки состоялась интимная и поистине таинственная церемония. Несколько любезных джентльменов посвятили меня в члены Национального института искусств и литературы. Я всё время думал о тебе.

Х. Л. Б., открытка из Нью-Йорка,

26 марта 1971 года

Мифологические вселенные Давида Б.[12]

Прежде чем Вальтер Беньямин задумал написать свою монументальную, навеки оставшуюся незавершенной «Книгу пассажей», Луи Арагон опубликовал роман, ставший одним из источников вдохновения немецкого философа: «Парижский крестьянин» (1926). Эта гипнотическая по своей силе книга противопоставляет два крайне значимых пространства французской столицы XIX века: парижские торговые галереи и парки. По примеру Андре Бретона, своего соратника по пьяным поэтическим похождениям, Арагон прогуливается по парящему Парижу, где каждый угол и каждая дверь влекут за собой то ли галлюцинации, то ли сновидения.

Среди идейных наследников этого фундаментального произведения – три очень разных писателя: Беньямин, рассказчик и философ, или же философствующий рассказчик; романист и эссеист Жорж Перек (перечисления полицейских участков, налоговых инспекций и почтовых отделений вполне могут принадлежать автору «Просто пространства: Дневник пользователя»); и, наконец, французский художник-график и сценарист Давид Б.

В мельчайших подробностях расписывая Пассаж де л’Опера, Арагон берет за точку отсчета два книжных магазина, один внутри пассажа, а другой – снаружи: Rey и Flammarion.

Возможно, это и есть тот тайный авангардистский первоисточник графического романа «Ночные происшествия» (1999) Давида Б. Переосмыслить сюрреализм. Переосмыслить Париж. Сделать это, связывая изображения, отвлеченные размышления и фантазии общей нитью книжных магазинов.

Этот двухтомный комикс, сулящий читателю продолжение, которое, скорее всего, никогда не увидит свет, поскольку Давид Б. хорошо известен тем, что бросает свои затеи на полпути, начинается с переплетения реальности и воображения. На дворе 1993 год. Главному герою, весьма похожему на автора, снится, что он находит, без сомнений, второй и третий тома «Ночных происшествий» – фантастических рассказов, действие которых происходит на рубеже XIX–XX веков.

С этого момента он пускается в отчаянные, балансирующие на грани сна и яви, захватывающие поиски недостающих томов. На его пути встретятся Азраил, ангел смерти; Эне, древний бог разрушения и забвения; закаленный детектив, сыгравший тысячу нечестных партий, хранящий архив всех подлостей, произошедших в городе, всех ухищрений и прегрешений правительства; затаившаяся банда преступников, растущая не по дням, а по часам; и, конечно, известнейшие книготорговцы Парижа, ибо ключ к его расследованию кроется именно в книжных магазинах, узлах невидимой сети, наделяющих город иными смыслами.

До «Ночных происшествий» Давид Б. выпустил еще два столь же поражающих воображение тома, действие в которых происходит в годы после Первой мировой войны. Речь идет о двух частях графического романа «По темным тропам»[13]. Среди его персонажей фигурируют герои созданного им ранее «Чтения руин». В романе четко прослеживются интерес автора к историческому авангарду и его увлеченность сновидениями и разнообразными формами бессознательного. Он реконструирует дадаистские приключения Габриэле Д’Аннунцио в Республике Фиуме, тем самым закладывая семя, давшее плоды в его более поздних работах: на последних страницах произведения главный герой, Лауриано, «пишет статьи для „Ночных происшествий“, каждый раз под новым псевдонимом. Протагонист романа максимально отстранен от всего, происходящего в его жизни: он направил все силы на поиски следов Страны Небытия».

Хоть эти проекты вполне можно рассматривать как два акта одной блестящей театральной пьесы, цветовое решение в «Тропах» (работа колориста Юбера Булара, использовавшего оригиналы Давида Б.) отдаляет это произведение от формата массовых pulp-журналов, приближая его скорее к традициям изобразительного искусства описываемой им эпохи, к художественному и творческому взрыву, прогремевшему между двумя мировыми войнами. А вот «Происшествия» могли быть только черно-белыми: пусть мир, изображенный в них, столь же сюрреалистичен, но тропы его поистине беспросветны, без шансов на любовь и счастливый финал, подобный концовке романа-предшественника.

Странствия Давида Б. по Парижу букинистических магазинов и преступных связей, полицейских участков и квартир, где совершаются самые жестокие убийства, кажутся еще более невероятными, чем похождения Д’Аннунцио в Фиуме. Это завораживающая топография, вмещающая в себя столько же отголосков города сюрреалистов и следов объединения УЛИПО[14], сколько классических элементов криминальной беллетристики в духе «Парижских тайн» Эжена Сю и андеграундных графических романов.

Но прежде всего, это абсолютно личная топография. Словно графический роман «Из ада» Алана Мура и Эдди Кэмпбелла, раскрывающий символический, светский Лондон (идеи создания