Ловушка для Слепого - Андрей Воронин

– Тебя развратили эти нувориши, – грустно сказала мать. – Они развратили всю страну и вот добрались до тебя. Это лишний раз доказывает, что мы должны бороться.

– С кем? – безнадежно спросил он. – С кем вы собираетесь бороться? С собственным народом? Конечно, вам не впервой, но сейчас не тридцать седьмой год – слава Богу, шестьдесят с лишним лет прошло, и ваш усатый упырь давно сгнил. Оглянись вокруг, мама! Ваша идея протухла и смердит. Как ты думаешь, почему от вас все шарахаются? Да просто потому, что ваши флаги пахнут мертвечиной.

– Невозможно убедить того, кто не желает слушать, – сказала она. Она всегда умела оставить за собой последнее слово, после чего оппонент мог только бессильно орать и биться головой о стену.

Чтобы не предаваться этим бессмысленным занятиям, Виктор вскочил и выбежал в прихожую. Пятки громко бухали в облупленные, рассохшиеся половицы, и его передернуло: его шаги звучали так же, как шаги братца за несколько минут до этого. Чтобы придать своему бегству видимость упорядоченного отступления, он устремился к кладовке и рывком распахнул перекошенную дверь, с привычной ловкостью поймав и водворив на место готовый вывалиться наружу хлам.

Старый плотницкий ящик, когда-то собственноручно сработанный отцом из толстой, потемневшей от времени и намертво въевшейся грязи многослойной фанеры, стоял на месте. Виктор рывком сдернул его с полки. Клокотавшее в груди раздражение требовало выхода, и идея прибить наконец чертову доску казалась в данный момент просто гениальной. Молоток лежал внутри ящика вместе с тронутой ржавыми пятнами ножовкой и топором, лезвие которого выглядело так, словно им долго рубили гвозди. Ручка молотка рассохлась, и головка свободно болталась на ней, грозя свалиться, но забить один-единственный гвоздь можно было и этим, с позволения сказать, инструментом. Беда была в том, что гвоздей в ящике не оказалось. Виктор бесцельно порылся в заполнявшем ящик хламе, перебирая пальцами куски вытертой до матерчатого основания наждачной бумаги, обрезки каких-то ржавых труб с резьбой, издававшие острый запах природного газа, гнутые накладки от давно ушедших в небытие замков и прочий мелкий мусор, но так и не нашел ничего, что хотя бы отдаленно напоминало гвоздь.

Прошептав черное ругательство, он распахнул дверь спальни.

Брат лежал на развороченной постели, читая какую-то сложенную пополам брошюру. Он поднял глаза на звук открывшейся двери и тут же снова опустил их.

Виктор для разнообразия решил не реагировать на эту демонстрацию.

– Где гвозди? – спросил он, сдерживая раздражение.

Брат снова поднял глаза, и по его губам скользнула тень улыбки.

– Гвоздей нет, – ответил он. – Кончились.

– Наверняка пошли на нужды партии, – не удержавшись, съязвил Виктор.

– Представь себе.

Активист прикрыл глаза и про себя досчитал до десяти.

Открыв глаза, он обнаружил, что брат опустил брошюру и наблюдает за ним с живейшим интересом, как за распяленной на предметном стекле микроскопа лягушкой.

«Ну, еще бы, – с горечью подумал Виктор. – Такое зрелище: классовый враг в минуту бессильной ярости перед торжеством пролетарской идеологии! Черт подери, но это же смешно! В наше время, в нашей стране… Они что, в самом деле психи? Или я чего-то не понимаю?»

Он вынул из кармана портмоне и, выудив оттуда стодолларовую бумажку, твердо припечатал ее к запыленной крышке письменного стола.

– Купи гвоздей, – сказал он и, не дожидаясь ответа, вышел из комнаты, твердо зная, что никто не станет покупать никаких гвоздей.

Водворив на место ящик с инструментом, он отыскал на вешалке свою куртку и нащупал в кармане сигареты.

Прикуривая, Активист заметил, что руки у него ходят ходуном. «Да, – подумал он, – это тебе не налет с целью выбивания долгов.»

Он стоял под освещавшей прихожую голой пыльной лампочкой, курил быстрыми, нервными затяжками и слушал царившую в квартире нехорошую тишину. Сквозь открытую дверь гостиной он видел отражение матери в полированной крышке секретера. Мать сидела неподвижно и прямо, как кукла из музея восковых фигур. За дверью спальни было тихо, как в склепе, даже страницы не шуршали. Виктор отлично понимал их обоих: он хорошо помнил это дивное ощущение собственной правоты, подогреваемое и нагнетаемое бесконечными пикетами и митингами, с их истеричным напором и полубредовыми речами сидящих в инвалидных колясках ветеранов афганской контузии, призывающих громить коммерческие палатки. Это было просто до обалдения: если у тебя в карманах гуляет ветер, значит, ты прав, прав всегда и во всем. Он уже не мог с точностью припомнить, когда это ощущение стало проходить, уступая место растерянности и озлоблению. «Может быть, это случилось, когда я начал умнеть, – подумал он. – Или просто выздоравливать.»

Виктор раздавил длинный окурок в карманной пепельнице, защелкнул круглую крышечку, глубоко вздохнул и вернулся в гостиную.

– Извини, мама, – сказал он, – я не хотел с тобой спорить.., тем более ссориться.

– Пустое, – тихим бесцветным голосом ответила мать, и у Активиста на мгновение болезненно сжалось сердце: он вдруг понял, что мать быстро стареет. – Я сама виновата.

Посиди еще хоть немного.

Он осторожно опустился на диван, испытывая острое желание бежать без оглядки. Сквозь открытую дверь было видно, как в захламленной прихожей с пожелтевшим потолком и отставшими по углам обоями под голой шестидесятиваттной лампочкой клубится слоистый табачный дым.

На бугристой от множества слоев масляной краски двери кладовки еще можно было разобрать полустершийся карандашный рисунок: всадник в буденовке скакал в атаку, размахивая шашкой. Лошадь была похожа на конструкцию, собранную из сардельки и нескольких макаронин, а шашка больше напоминала ятаган, но звезда на буденовке ставила все на свои места, делая изображение понятным любому, кто хотя бы поверхностно был знаком с отечественной историей. Виктор вспомнил, как он гордился когда-то этим рисунком. Помнится, у него даже была шапочка, сшитая на манер буденовки. Он носил ее до тех пор, пока она держалась на голове, и передал по наследству младшему брату.

– Давай покурим, – сказала вдруг мать.

– С каких это пор? – спросил он, протягивая ей открытую пачку.

Она неумело вытянула из пачки сигарету, неловко вставила в губы и потянулась к огоньку поднесенной зажигалки.

– С тех самых, – расплывчато ответила она, сделала глубокую затяжку и мучительно закашлялась.

Виктор тоже закурил и поставил на журнальный столик свою блестящую карманную пепельницу, смотревшуюся здесь дико, как НЛО. Открытую пачку сигарет он положил рядом.

Он услышал, как тихо отворилась дверь спальни, и через несколько секунд брат вошел в гостиную и присел на подлокотник кресла, в котором сидела мать. Взглядом спросив у Виктора разрешения, он взял из пачки сигарету и тоже закурил, сосредоточенно глядя куда-то в угол и хмуря густые брови в ответ на какие-то свои мысли. Некоторое время все трое молчали, бережно сохраняя хрупкий мир.