Однажды, может быть... - Боб Белланка

Девушка произвела на меня столь сильное впечатление, что на следующий день я отправился посмотреть на ее игру. И не пожалел: на сцене она была ослепительна, природное обаяние делало ее прекрасной актрисой. И фестиваль в том году для нас не закончился.

Я целый месяц красиво ухаживал за Жюли, потратил целое состояние на гостиницы и рестораны, чувствуя, что ее ко мне тянет, но при этом чего-то она остерегается. Мы день за днем крутились вокруг да около, мы с волнением прикасались друг к другу, мы смеялись, а вот поцеловать себя Жюли долго мне не позволяла, и я видел, что она полна недоверия и тревоги. Надо полагать, в ее глазах я был всего-навсего парижанином — со всем, что под понятием «парижанин» подразумевается. Но мне было на это наплевать, я был ею пленен. Пленен настолько, что бросил все, поселился в ее городке Экс-ан-Прованс и заделался южанином. Нет, пожалуй, «бросил все» — сказано слишком круто, потому что я не забыл, что главное для меня — актерство: пока Жюли играла в местном театре, я проходил кастинги в Париже.

Мы по-прежнему смотрели на профессию по-разному, и цели у нас были разные. Я хотел сниматься и стать звездой, она же считала, что кино и система звезд уничтожают искренность актера. Жюли, сравнивая кино с театром, называла кино проституткой, ее поддерживали друзья из театра, дразнившие меня продажным типом и будущим капиталистом, различия во взглядах приводили к яростным дебатам, и иногда мне казалось, что я попал на митинг коммунистической партии. Но вообще-то черт с ним, думал я, на митинг так на митинг, на это тоже наплевать. Мне нужно признание, и меньше всего я стремлюсь выкладываться понапрасну. А они попросту не понимают сути вопроса. Ведь если ты занимаешься таким ремеслом, то ты обязан стремиться стать звездой, потому что лишь тогда у тебя появятся и возможность выбора, и настоящая власть над людьми.

Должен сказать, что, несмотря на все идеологические разногласия, мы с Жюли отлично ладили. Жюли была нежной и любящей, и мне было с ней хорошо. Она умела быть сдержанной и элегантной, и мне это очень нравилось. Я приходил в восторг от того, как легко она двигается — прямо-таки кошка, и не услышишь никогда, как она приходит и уходит. Даже во время наших ссор — а случались они у нас крайне редко — Жюли никогда не повышала голоса, она твердо усвоила, что любые бури рано или поздно заканчиваются, и потому всегда хранила безмятежное спокойствие. Жюли считала, что крик и ругань — напрасная трата энергии. Она доверяла только словам — и правильно делала.

Позже я размышлял над тем, не было ли это все продуманным поведением. Может, она хотела взять от наших отношений только лучшее, потому что в глубине души догадывалась, что рано или поздно я ее брошу? Кто знает. Но, как бы там ни было, Жюли мечтала о ребенке, а я… я, стоило ей об этом заговорить, впадал в панику и терялся с ответом. Я чувствовал, что еще не готов, и от настойчивости подруги мне все больше делалось не по себе. А если она хотела таким способом меня испытать? Если так, то попала в точку. Ее разговоры о ребенке сделали свое дело, я начал задавать себе вопросы: а люблю ли я Жюли по-настоящему? И нужны ли мне вообще эти отношения? Но месяц проходил за месяцем, вопросы оставались без ответов. Я не чувствовал себя несчастным, и этого мне было достаточно.

Летом 1988 года в Экс-ан-Прованс приехали Ален и Люсиль: наша дружба с Аленом не терпела расстояний, наша близость с трудом переносила разлуку. Мне не хватало этого одержимого, мне мало было наших встреч во время моих скоротечных наездов в Париж по делам. Я нуждался в Алене, он был моим наперсником, и тот август стал одним из самых важных месяцев в моей жизни.

Встреча была радостной, продолжение — ничуть не хуже, хотя Люсиль, как я чувствовал, пристально наблюдала за мной в новой моей жизни. Что она при этом думала, трудно сказать. Скорее всего, я никогда этого не узнаю, да и какая разница.

Погода стояла великолепная, время в тени платанов на бульваре Мирабо текло лениво. Пока наши подруги строили планы и рассуждали о будущих детях, мы веселились, как мальчишки. Мой друг каждый день рассказывал мне о каком-нибудь своем приключении — для него было делом честя ни об одном не позабыть, и до чего же это всегда меня смешило!

Удивительно, но Ален совершенно не менялся с возрастом. Его жизненная энергия не убывала, прежний пыл не угасал. Однако теперь за этим привычным воодушевлением явно что-то крылось, и как он ни отпирался, но шестое чувство не раз мне подсказывало, что ему надо со мной поговорить о чем-то важном. Поначалу я думал, что у него семейные проблемы, но дело оказалось вовсе не в этом, а в чем — я узнал только накануне их с Люсиль отъезда.

— Жюльен, я ее видел… — вдруг сказал Ален.

— Кого?

Он на секунду замялся, потом выпалил:

— Софи!

Услышав ее имя, я задохнулся. В животе скрутило.

— Мы встретились у Пьера месяц назад, она была в Париже проездом.

— Ах, Пьер с ней встречается? Отлично. Ну и как она поживает?

— По-моему, неплохо. Сменила адрес и теперь живет в Англии.

— Она была одна?

— Нет, с каким-то типом, такой британский хлыщ. Ровно из тех, кто бесит тебя и…

— И?

— И она о тебе расспрашивала.

— А что ты ей сказал?

— Что ты живешь на юге с потрясающей женщиной и что ты счастлив… Я ведь не ошибся? Ты же счастлив?

— Да-да, ты все правильно сказал, я счастлив, я совершенно счастлив.

Бес — после трех лет изгнания — снова в меня вселился. И зачем только Ален мне все это рассказал? Зачем он это сделал? Может, он решил, что Экс — не место для меня? Наверное, мой друг знает меня куда лучше, чем мне казалось…

С этого дня начался наш разлад с Жюли. Пришла осень — и мы стали ссориться, теперь для ссоры годился любой предлог. Я поминутно был готов взорваться. Что бы она ни сделала, меня все злило; то, что раньше мне в ней нравилось, — теперь безумно раздражало, а это ощущение всегда означает, что роман подошел к концу. Именно в это время я впервые услышал, как Жюли кричит. Но может быть, она делала все это нарочно? Может быть, она поняла, что в мыслях я ее уже бросил, и хотела ускорить финал? Какая удивительная женщина!

* * *

И вот наконец утром третьего ноября я захлопнул за собой дверь ее квартиры. Ушел потихоньку, не прощаясь. Небо над Провансом слепило синевой, день выдался теплый и ясный, но меня знобило. Мне было грустно, мне было стыдно. Я понимал, что сделал Жюли несчастной, хотя и знал, что разрыв нужен ей не меньше, чем мне: ведь я не любил ее так, как любила меня она. И я не мог обманывать ее. Жюли заслуживала искренней любви.

Все то время, что я прожил в Эксе, парижская квартира меня ждала. Я оставил ее за собой, должно быть в глубине души понимая, что еще вернусь.

В Париже я полностью отдался работе: сначала играл одну маленькую роль за другой, потом роли стали не такими уж маленькими. Я понемногу обретал имя и профессиональную репутацию.