Вся палитра нежности - Светлана Демидова

Грудь у нее, конечно, не очень… Вот сегодня она специально смотрела на красавицу Скобцеву, когда та переодевалась на физкультуре. На Люсе был надет красивый атласный лифчик, внутри чашечек которого покоилась такая красивая и большая грудь… такая… что…

Галочка подскочила к зеркалу, скинула халатик, в котором стирала свои несчастные штаны, а потом и белую хлопчатобумажную маечку. Да, до Люськи ей, конечно, далеко, но нельзя сказать, что у нее вообще в этом месте ничего нет. Вот же она, грудь: маленькая, конечно, по сравнению со скобцевской, но неплохой формы, аккуратная. Галочка положила ладони на свою аккуратную грудь, и ее опять обдало жаром, будто от прикосновения Якушева. Девушка закусила губку и скинула беленькие трусики. Вот же она вся – Галочка. Все у нее на месте, как надо. Она даже немного похожа на Венеру… какого-то художника, которую как-то видела в одном художественном альбоме. Та Венера как бы выходит из раковины и вся такая же длинненькая и белокурая, как сама Галочка. Вот Люська Скобцева очень странно смотрелась бы в той раковине со своей огромной грудью, а она… А что, если бы Якушев увидел ее такой вот, как Венера… Галочка слегка склонила голову набок, легонько прикрыла грудь одной рукой, а низ живота – другой. Выходило очень похоже.

Именно в этот момент раздался звонок в дверь. Галочка вздрогнула и заметалась по комнате, пытаясь сообразить, что лучше всего накинуть на голое тело. Выходило, что лучше всего надеть все тот же халат, потому что ничего другого под руки все равно не попадалось. Маечку с трусиками она быстренько затолкала ногой под родительскую кровать с кружевным подзором.

К большому удивлению и смущению Галочки, на пороге стоял Якушев и улыбался тоже весьма смущенно.

– Ты вот ушла… – начал он. – Я подумал, что ты расстроилась…

При виде возлюбленного молодого человека девушка даже не могла уже вспомнить, отчего она должна была расстраиваться, когда в ее жизни все так замечательно. Коля сам к ней пришел, она его ничем не заманивала, значит, он… У Галочки даже сердце защемило от того, что она подумала про Якушева. Неужели он тоже… Неужели и он…

– Войти-то можно? – спросил Колька, и девушка посторонилась, чтобы он вошел. Как же здорово, что дома никого нет, даже соседей. Все ушли на работу во вторую смену, а значит, никто им с Якушевым не помешает. Никто ничего не скажет и, главное, ничего плохого не подумает.

– Ну так… как ты? – опять спросил Якушев. – Ты, главное, забудь про эту физру, потому что все уже забыли. Всегда кажется, что все только и делают, что о тебе думают, а на самом деле у всех своих забот хватает.

Галочка хотела спросить, какие же у него, Кольки, заботы, но он сам сказал:

– Я вот все размышляю, куда лучше ехать поступать, в Москву или в Ленинград? Ты что на этот счет думаешь?

Галочка ничего не думала, потому что поступать в институт не собиралась. Не то чтобы не хотела, нет… Она намеревалась для начала годик поработать у отца в бригаде, чтобы заработать денег для семьи и отблагодарить таким образом родителей за то, что разрешили ей доучиться в школе до одиннадцатого класса. Соседской Любке, например, родители не разрешили, и она ушла на завод сразу после окончания семилетки.

– Я не знаю, – честно сказала Галочка. – Мне вообще не хотелось бы, чтобы ты уезжал…

Безусловно, Кольке было понятно, почему ей этого не хотелось, но он все-таки спросил:

– Почему?

Галочка покраснела всем лицом и шеей и почти шепотом ответила:

– Ты же знаешь…

Конечно же, Якушев догадывался, а потому эдак бочком подобрался к Галочке поближе и осторожно ее обнял. Она сразу захлестнула его шею руками, и они начали целоваться так же страстно, как вчера на колесе обозрения, как в парке на аллее и, главное, как в темноте подъезда. Несмотря на то что в квартире было светло, молодые люди чувствовали себя как в темноте подъезда. Никого рядом не было. Только они одни. И рука Якушева, конечно же, опять оказалась на груди Галочки. Конечно же, не случайно. И она уже понимала, что не случайно, но ей хотелось именно этого. И так кстати под тоненьким халатиком больше ничего не было, и Колька мог наконец удостовериться, что Галочкина грудь хоть и много меньше Люськиной, но тоже очень даже ничего и здорово похожа на грудь той Венеры, с картины… Девушка даже вспомнила фамилию художника – Боттичелли.

Якушев же, видимо, тоже вспомнил картину Боттичелли или что-то в таком же роде, потому что уже расстегивал на Галочке пуговки халатика… чтобы, значит… сравнивать…

Девушка поначалу пыталась оттолкнуть его руки, но они уже все сделали, все расстегнули и теперь ласково гладили ее наливающееся жаром тело. Галочка удивлялась, что ей совершенно не стыдно. Вот с грязными штанами на физкультуре – это да, это противно, гадко и стыдно… А то, что Колька своими теплыми руками касается ее сосков, живота… это вовсе не стыдно… это приятно… это сладко до боли…

Якушев вдруг поднял ее на руки и опустил на ту самую родительскую кровать, под кружевным подзором которой валялись белые маечка и трусики. Как же вовремя Галочка их скинула. А Колька вдруг начал целовать ее грудь. Девушке даже не приходило в голову, что можно делать еще и это. Оказывается, ничуть не хуже поцелуев в губы. Оказывается, это еще горячей, еще сладостней, оказывается, от этого теснится уже не только в сердце, а уже где-то в животе… и даже еще ниже… И когда Колькина рука оказалась между ног девушки, она уже была готова к тому, что от этих его прикосновений ей станет еще лучше. И ноги ее сами собой раздвинулись в стороны, чтобы возлюбленному было удобнее.

Когда Якушев вдруг тоже начал раздеваться, Галочка немножко удивилась. Зачем бы? С другой стороны, может быть, ему тоже будет приятно, если и она станет целовать его без одежды.

Некоторые части тела Якушева оказались несколько не такими, какими Галочка видела их у мужчин, изображенных на репродукциях художественных альбомов, где она, собственно, и познакомилась с Венерой Сандро Боттичелли. Пожалуй, девушка даже испугалась того, что Колька оказался устроенным не совсем так, как классические образцы. У тех все было как-то мельче и вертикальнее. Кроме того, разоблачившись, Якушев еще и резко переменился в приемах, которыми одаривал Галочку: стал как-то грубее и даже циничнее. Когда девушка вскрикнула от боли, он и не подумал прекратить процесс дальнейшего проникновения в ее лоно, а даже будто сошел с ума, потому что стал делать ей все больнее и больнее, при этом резко и громко задышал и как-то странно забился над ней.

Наконец Галочка изловчилась и оттолкнула от себя мучителя. Якушев, закрыв глаза, как-то странно отпал от нее на спину, и девушка с ужасом увидела, что он весь в крови. Более того, на прилично смятом белом пикейном покрывале родительской постели расплывалось небольшое, но тоже кровавое пятно. Бедной Галочке даже не пришло в голову, что это ее собственная кровь. Якушев не подавал никаких признаков жизни, а потому она решила, что он неожиданно обо что-то острое внутри ее поранился и теперь скорее мертв, чем жив. Она так душераздирающе вскрикнула, что «мертвец» тут же ожил и даже закрыл ей рот ладонью, поскольку побоялся, что на этот вопль непременно сбегутся все соседи.