Великие княгини и князья семьи Романовых - Елена Первушина

Свое детство Петр провел фактически в «опале». После смерти отца (царевичу тогда исполнилось 4 года) на него словно легла тень, придворные старались избегать его, образованием будущего монарха никто толком не занимался. Тем не менее, царевич, как когда-то его дед, вырос высоким, сильным и неглупым: Остерман, взявшийся за руководство обучением уже провозглашенного императором Петра, к удивлению своему, обнаружил, что 11-летний мальчик свободно владеет французским, немецким и латинским языками. Как дед, он интересовался военной техникой и уже в малолетстве увлеченно играл с батареей маленьких пушек. Впрочем, какой мальчишка отказался бы от такого развлечения?!

Меншиков понимал, что ему необходимо сохранить влияние на молодого царя, и полагал, что сделать это будет довольно просто: достаточно развлекать и забавлять его, не скупясь на траты. Урокам было отведено всего три часа в день, но в эти три часа Петру предстояло не только под руководством Остермана изучать древнюю и новейшую историю, географию, математику и участвовать в заседаниях Верховного совета, но и учиться танцевать, играть на бильярде и в волан, стрелять по мишеням и слушать музыкальные концерты. И конечно, его тянуло к более лихим, более мужественным развлечениям, прежде всего к любимой забаве московских царей – охоте.

Петр II Алексеевич

В этом юный Петр оказался непохож на своего деда. Петр I охоту не любил. Существовала даже легенда, что он ответил какому-то дворянину, захотевшему развлечь царя и устроившему для него медвежью травлю: «Гоняйте, сколько вам угодно, диких зверей, сие не составляет мне никакой веселости, покамест я вне государства дерзкого моего врага гнать, а внутри оного диких и упорных подданных укрощать имею».

Петр II еще не строил таких амбициозных планов, и, глядя на молодого царя, выезжавшего в поле вместе с охотой, многие думали, что вернулись благословенные времена Михаила Федоровича и Алексея Михайловича.

В охотничьих кавалькадах Петра все чаще стали замечать Елизавету. Веселая и ловкая девушка, отличная наездница, с удовольствием составляла компанию юному племяннику. Они были дружны, и, возможно, Елизавета хотя бы отчасти заменяла Петру умершую Наталью. Вскоре стали поговаривать о готовящемся браке тетки и племянника. Вполне естественно, что Елизавета, оставшись сиротой и без покровителей, стремилась всеми способами привязать к себе нового царя. Выйди она за него замуж, и ее безопасность была бы обеспечена. Но Меншиков никак не мог этого допустить: Петр был нужен ему самому. Меншиков переселил его в новый дворец на берегу Невы, по соседству с собственным домом петербургского губернатора, и вскоре обручил со своей дочерью Марией. Ему казалось, что он укрепил свое положение и теперь может никого не опасаться.

Но он ошибся. Беда пришла с совершенно неожиданной стороны. Петр сдружился с молодыми московскими дворянами Долгоруковыми – такими же, как и он, страстными охотниками. Возможно, поначалу Меншиков не обратил на это сближение никакого внимания, полагая, что это просто дружба молодых повес, не имевшая никакого политического подтекста. Но Долгоруковы состояли в дальнем родстве с Рюриковичами, и их амбиции простирались далеко. И не успел Меншиков опомниться, как Петр уже переехал в Москву, где охота была гораздо лучше, чем на петербургских болотах, затем «порушил» свою помолвку с Марией Меншиковой и обручился с Екатериной Долгоруковой.

Вот что рассказывает знаменитый русский историк Костомаров о падении Меншикова: «Молодой император был мальчик ленивый, любивший более гулять, играть и ездить на охоту, чем учиться и заниматься делом, и притом чрезвычайно своенравный. Ему исполнилось только 12 лет, а он уже почувствовал, что рожден самодержавным монархом, и при первом представившемся случае показал сознание своего царственного происхождения над самим Меншиковым. Петербургские каменщики поднесли малолетнему государю в подарок 9000 червонцев. Государь отправил эти деньги в подарок своей сестре, великой княжне Наталье, но Меншиков, встретивши идущего с деньгами служителя, взял у него деньги и сказал: „Государь слишком молод и не знает, как употреблять деньги“. Утром на другой день, узнавши от сестры, что она денег не получала, Петр спросил о них придворного, который объявил, что деньги у него взял Меншиков. Государь приказал позвать князя Меншикова и гневно закричал: „Как вы смели помешать моему придворному исполнить мой приказ?“ – „Наша казна истощена, – сказал Меншиков, – государство нуждается, и я намерен дать этим деньгам более полезное назначение; впрочем, если вашему величеству угодно, я не только возвращу эти деньги, но дам вам из своих денег целый миллион“. – „Я император, – сказал Петр, топнув ногой, – надобно мне повиноваться“. Когда после того Меншиков заболел, Остерман сговорился с Долгорукими, отцом и сыном, и внушил им честолюбивое желание устранить Меншикова от государя, разорвать предполагаемый брак с дочерью Меншикова и свести Петра с княжной Долгоруковой. Пользуясь тем, что Петр имел тогда летнее пребывание свое в Петергофе и не видался с Меншиковым, Остерман сблизил Петра с Иваном Долгоруким, заметивши, что молодой государь уже оказывал большое сердечное расположение к этому человеку. Вскоре Остерман довел свое дело до того, что Петр II не иначе ложился спать в Петергофе, как вместе с князем Иваном Долгоруким, а дни проводил с ним и со своей теткой, великой княжной Елисаветой, молодой и веселой 17-летней девицей. Вместо того чтобы, сообразно воле Меншикова, понуждать молодого государя учиться, Остерман потакал его празднолюбию, склонности ко всяким развлечениям и особенно к охоте, на которую молодой государь часто ездил в окрестностях Петергофа. И Долгорукий, и тетка государя Елисавета постоянно вооружали Петра против Меншикова, представляя ему, что Меншиков зазнаётся и не оказывает своему государю должной почтительности. Около государя в числе сверстников был сын Меншикова. Петр, в досаде против его отца, мстил сыну и бил до того, что тот кричал и молил о пощаде. По выздоровлении у Меншикова опять возникли несогласия с государем. Меншиков давал служителю Петра деньги на мелкие расходы государя и требовал от служителя отчета. Узнав, что служитель давал эти деньги в руки государя, Меншиков обругал служителя и прогнал, а государь поднял из-за этого шум и, наперекор Меншикову, принял к себе обратно в службу прогнанного служителя. Через несколько времени государь послал взять у Меншикова 500 червонцев для подарка сестре; тот дал деньги, а потом, разгорячившись, отнял их у великой княжны. Наконец, в день именин великой княжны государь стал обращаться с Меншиковым презрительно, не отвечал на его вопросы, поворачивался к нему спиной и сказал своим любимцам: „Подождите, вот я его образумлю!“. Меншиков выговорил царю, что он не ласков со своей невестой, а государь сказал: „Я в душе люблю ее, но ласки излишни; Меншиков знает, что я не имею намерений жениться ранее 25 лет“. Меншиков все это перенес. Вскоре после того он приглашал государя к себе на освящение церкви в Ораниенбаум. Петр сначала обещал приехать, а потом сказал, что у него явились дела, не позволяющие ему отлучиться из Петергофа, где двор имел тогда летнее пребывание. Меншиков, не заманивши к себе государя в Ораниенбаум, 7 сентября сам приехал в Петергоф, но Петр не хотел его видеть и уехал на охоту, а сестра его Наталья, чтоб избавиться от неприятности видеться с Меншиковым, выпрыгнула из окна. Тогда Меншиков обратился к тетке государя Елисавете и начал перед ней лукавить: он распространялся о своих прежних заслугах, жаловался на неблагодарность государя и говорил, что теперь ему при дворе нечего делать, что он хочет уехать на Украину и начальствовать там над войском. Вечером в тот же день государь послал собственноручно им подписанное предписание Верховному тайному совету перевезти из дома Меншикова все его вещи в Петергофский дворец и сделать распоряжение, чтобы казенные деньги никому не выдавались без указа, подписанного самим государем. „Я покажу, – кричал Петр, – кто из нас император – я или Меншиков!“