Тюльпан - Ромен Гари

— Помню. Заранее никогда не знаешь.

— И потом, в прошлом году, нимб одним махом погас, и бедный Сэмми Подметка так и умер сразу.

— Как, дядя Нат, прямо сразу?

— Да, это было ночью, он спускался по лестнице при свете своего нимба, ни о чем таком не думал, и тут нимб погас, и Сэмми в темноте оступился и свернул себе шею.

— Это очень грустная история, дядя Нат.

— Ах, патрон, грустных историй нам хватает. Надеюсь, это будет вам уроком.

Тюльпану платили пять тысяч долларов в неделю за то, что каждое воскресенье он обращался по радио к своим последователям, число которых в мире ежедневно увеличивалось. Исследование, проведенное солидным институтом статистики, подтвердило, что только в одном Китае это число превысило пятьдесят миллионов, из которых, к несчастью, каждый год более пяти миллионов умирали от избытка фанатизма. В Европе количество его приверженцев достигло значительных размеров, особенно среди малолетних детей. В Южной Америке, Греции и Калькутте пример Голодающего встретили с таким энтузиазмом, что полиции неоднократно приходилось выстрелами разгонять толпу его учеников. Во всех независимых государствах были немедленно приняты экстренные меры: возрастные рамки занятия проституцией снизили до тринадцати лет для девочек и четырнадцати для мальчиков; немедленно были созданы исследовательские учреждения с целью тщательно изучить растущую кривую детской смертности; наконец, была введена обязательная дезинфекция, чтобы предотвратить эпидемии в оккупационных войсках и среди туристов, приезжавших поглазеть на руины, — в общем, было сделано все, чтобы дать свободным людям мир по образу и подобию их свободы…

Итак, несколько недель подряд каждое воскресенье Тюльпан мог обращаться с братским посланием к ученикам. Но вдруг газеты объявили, что во многих странах речи Постящегося Европейца подвергают цензуре, что некоторые европейские правительства выказывают «озабоченность» и скромно выражают Госдепартаменту США протест против этих «едва прикрытых» призывов к расхищению, резне, насилию — одним словом, к социализму. В ближайшее воскресенье вся Америка услышала следующее:

— Ко всем голодающим мира, — начал Тюльпан, — я обращаюсь от всего сердца с моим братским посланием. Сегодня, как всегда по воскресеньям, я буду читать вам главу из Книги и прошу вас поразмышлять над ней вместе со мной. Страница 241, строфа четырнадцатая: «Нашпигуйте салом большой кусок не слишком жирной вырезки, положите в кастрюлю свиных шкварок, половину говяжьей ноги, лук, морковь, тмин, гвоздику, перец и соль, чеснок. Залейте стаканом воды, половиной стакана белого вина и варите на медленном огне, пока мясо не станет совершенно мягким…»

На следующее утро разразилась буря. Под заголовком: «Сталин высунул кончик волчьего уха» «Wall Street First» на первой полосе писала о попытке европейской пятой колонны, «направляемой профессиональным наемным агитатором из Москвы», претворить наконец в жизнь план мировой революции, «чему долго препятствовали бдительные поборники порядка». Под недвусмысленным заголовком «Электрический стул» печатный орган ассоциации «Америка прежде всего» требовал радикальных мер против подрывных элементов в Гарлеме и вне его, «какого бы цвета ни была их кожа», и призывал всех белых, достойных этого имени, с полицейскими дубинками в руках выйти на защиту суверенитета своей расы. Даже всегда умеренный «Прогресс» не замедлил поднять тревогу. «Для всех, кто умеет читать между строк, — писал этот почтенный орган, — еженедельные послания Голодающего являются не чем иным, как ловкой социалистической пропагандой. Мы являемся свидетелями дерзкой попытки подорвать самые основы нашего общества. Предоставляем читателю самому вообразить, что будет с этим миром, если все люди без различия классов, рас и состояний — народы-освободители и народы-освобожденные — попробуют применить директивы Махатмы. Не останется ни одного правительства. Никакая частная собственность не будет застрахована от расхищения. Цивилизация Запада, веками возводимая ценой таких страданий и такой крови, немедленно погрузится в хаос. Мы не одобряем экстренных мер, предложенных безответственной прессой, однако все же необходимо потребовать максимально серьезного изучения этой странной ассоциации „Молитва за Победителей“, о которой в последнее время столько говорят и одно название которой, как нам кажется, является посягательством на доброе имя и престиж нашей страны».

Эта кампания в прессе незамедлительно принесла плоды. Тысяча экземпляров «Кулинарной книги тетушки Розы», включенной Тюльпаном в его еженедельные беседы, была торжественно сожжена в Бостоне, а само это подрывное творение было запрещено во всех развивающихся странах, чтение его, публичное или тайное, каралось смертью.

Но благое слово было сильнее темных сил.

Ночной порой в подвалах и катакомбах, в непроходимых чащах отважные объединялись и читали шепотом пассажи из Книги. В городишках, в полях и под землей, в шахтах, нетленное Слово пробивало себе дорогу, ослабевшие мужчины и женщины со впалыми щеками впервые зрели занимавшуюся средь мрака зарю новой жизни…

— Гринберг, — сказал Флапс, покидая номер гостиницы после пресс-конференции, на которой Тюльпан объявил, что дни его сочтены и цель его достигнута, так что крики из враждебного мира ему безразличны. — Говорю тебе, Гринберг, этот тип мне кого-то напоминает. Только не помню, кого именно.

— Та-а-кси! — вопил Гринберг. — Та-а-кси! Ты меня огорчаешь, Флапс. Это ж бросается в глаза. Напрягись. Подумай немного.

— Я думал.

— Такси, такси! Прекрасный легендарный образ. Единственный сияющий духовный образ в истории. Сын Ч…

— Чарли Чаплина, — сказал Флапс. — Нет, Чан Кайши. Нет.

— Та-а-кси!

— Черчилля, — сказал Флапс. — Чедвика[17], Чапека, Челлини.

— Я сказал: величайшая гуманистическая фигура. Духовный светоч. Такси!

— Чемберлен, — сказал Флапс. — Ты прекратишь орать?

— Я должен орать. Должен орать, чтоб не лопнуть. Я просто стараюсь орать что-нибудь вразумительное. Такси!

— Чезаре Борджиа, — сказал Флапс. — Мир полон благонамеренных персонажей, которые всю жизнь зовут такси, но оно никогда не приезжает. — Чивер[18], Честерфилд.

— Это не мешает людям пытаться, — сказал Гринберг. — Это не мешает людям миллионы лет орать. Великая, и прекрасная, и чистая гуманистическая личность. Сын Человеческий. Начинается на «X». Семь букв. Второй такой не было!

— Первой тоже, — сказал Флапс.

Тюльпан вставал рано и час уделял молитве и медитации. Затем он с дядей Натом читал газеты, дабы каждое утро точно определять, что еще оставалось свершить ему в этом мире. Сразу после завтрака принимали посетителей. Обычно они начинали собираться с рассвета, но были среди них и такие, кто приходил издалека и проводил на лестнице всю ночь. Газеты долго говорили о чернокожем, босиком совершившем паломничество из Вирджинии. Он пришел, сопровождаемый одной лишь овечкой, которую и преподнес Махатме после трогательной церемонии. Кинохроники той эпохи, чудесным образом сохранившиеся в Музее человека, еще сегодня показывают нам Тюльпана, собственноручно стригущего овечку на улице Гарлема в толпе энтузиастов. Все это может показаться странным негру нашего времени, бросившему взгляд в ту далекую эпоху, когда наши предки жили еще в бедности и рабстве, сравнимыми лишь с теми, в которые впали сейчас несколько выживших представителей белой расы. Мы видим предков танцующими вокруг Махатмы, лицо которого бесконечно печально. Верной рукой он вершит символическое действо стрижки руна, истинное значение которого кажется утраченным для его современников. Лишь позже, во втором веке после Тюльпана, его последователи оценили надлежащим образом этот жест и вычленили его глубокий смысл: самая обездоленная из тварей земных — и та приносит свой смиренный дар Учителю. Некоторые комментаторы считали, что этот жест выражает высший протест против дискриминации рас и даже видов; по их мнению, жест провозглашает абсолютное равенство всех созданий как в страдании, так и в жертве; они заключили, что он выражает абсолютную, не делающую никаких исключений солидарность всех страдающих и смертных. Они утверждали, что подобно тому, как кроткая овечка отдает свою шерсть своим братьям человеческим, так и мы, другие, цветные, должны сейчас заботиться о праве на хлеб и свет наших белых братьев. Одно то, что слова «наши белые братья» могли появиться в писаниях этих заблудших, достаточно ясно демонстрирует нам предельную дерзость их взглядов и определенную опасность, которую они представляли для современного им общества, для эпохи, когда превосходство цветных рас только-только и с таким трудом было установлено. Нужно сказать к тому же, что такое толкование, хотя и принятое некоторыми индуистскими сектами, было торжественно заклеймено ex cathedra[19]жившими тогда махатмами, и синод объявил его ересью, а главного защитника этой интерпретации, негра по имени Раппопорт, сожгли на костре. Жестокость наказания отчасти объясняется тяготами того времени. В те годы новый принцип интегрального расизма триумфально шествовал по всей земле, за исключением нескольких затерянных уголков, куда никогда не добиралась цивилизация. Упоенные победой цветные расы долго терроризировали белое меньшинство, предаваясь неописуемым зверствам. Тем не менее в третьем и четвертом веке после Тюльпана бесспорно были махатмы, которые не одобряли таких эксцессов, — формальные доказательства этого мы находим в их знаменитых «Протоколах», найденных недавно во время раскопок в древнем Вашингтоне. Однако неоспорим и тот факт, что они не осмеливались открыто восстать против существующего порядка вещей. Еще сложнее было им истолковать стрижку руна как символ равенства и братства рас, которые проповедовал анархист Раппопорт. Нелегко сегодня представить себе силу и неистовство примитивных страстей в первые века нашей эры. Нужно помнить, что ненависть к белым впитывали тогда с молоком матери, что народные сказания и легенды передавали ее от отца к сыну, из поколения в поколение, и что даже школьные учебники истории услужливо описывали неисчислимые бесчинства, которые в минувшие века белое общество открыто учиняло над другими расам. Первым черным ганди было нелегко подняться над этим вековым вредительством. Безусловно, можно упрекнуть их в том, что они даже и не пытались, а лишь ограничились тем, что терпели обычай стрижки овец и мудро оставили до более мирных времен заботу об изучении его смысла и всей глубины его значения. Но если смысл церемонии открылся много позже и научные интерпретации наслаивались одна на другую, давая бесконечные поводы для расколов, ересей и гонений, то сам этот столь простой жест Махатмы, собственноручно стригущего кроткую овцу, был инстинктивно принят последователями как священный обряд. В первый понедельник апреля барашка стригли в каждой зажиточной семье, чтобы отдать его шерсть местным беднякам; затем барашка жарили целиком к торжественной трапезе. Что до негра из Вирджинии, совершившего знаменитое паломничество, то его истинная история нам неизвестна. Мы знаем лишь, что звался он Шапиро и что в первый век после Тюльпана он затеял знаменитый спор о той далекой эпохе, когда белые имели еще право слова, коим так легко злоупотребляли. Опирался он при этом на документ, опубликованный под заглавием «Протоколы гарлемских мудрецов», апокрифический характер которого сегодня ни у кого не вызывает сомнений. Этот документ представлял собой отчет о секретном заседании центрального комитета движения «Молитвы за Победителей», якобы состоявшегося в Гарлеме в 1946 году. В нем говорилось, прежде всего, что цель движения — подрыв основы общества белых, равно как и тайное объединение черной расы ради господства негров над белыми и дальнейшего истребления последних. Далее в нем приводилась так называемая исповедь Тюльпана, где он якобы признавался в том, что в его жилах текла негритянская кровь. Как мы уже говорили, апокрифический характер этого документа доказан абсолютно точно; первая же его публикация вызвала бурю протестов даже среди белых. Будет полезно, тем не менее, вспомнить, что он спровоцировал серию сильных погромов, несчастными жертвами которых оказались более тридцати миллионов негров всех рас. Если мы упоминаем сейчас эти печальные «Протоколы гарлемских мудрецов», то лишь потому, что они продолжают удивительную историю «паломника из Вирджинии», которую мы приводим здесь в качестве любопытного факта. В городах и деревнях, попадавшихся на пути, этот человек создавал странные объединения. Он собирал чернокожих вокруг своей овцы и проповедовал. «Новый крестовый поход, — говорил он, вздыхая. — Еще одна прекрасная и чистая личность. Новое и великое идеалистическое движение. Новое общество, новое братство, новый гуманитаризм. Еще двадцать веков цивилизации, и они только что начались. Но не хватает основного. — Он указывал пальцем на овечку. — У меня есть то, что им нужно. Конец и начало всех великих движений в истории: жертва».