Фамильный узел - Доменико Старноне

Я занес вещи внутрь. В разгромленной квартире они показались мне островком порядка и, хотя одежда и белье в чемоданах были грязные, единственной частью нашего имущества, которая осталась неоскверненной. Я отчетливо услышал голос жены и голос соседа. Ванда говорила очень взволнованно. Надар иногда перебивал ее — негромко, как подобает воспитанному человеку. Этому судейскому чиновнику на пенсии уже исполнился девяносто один год, у него было доброе сердце и, несмотря на возраст, весьма проницательный ум. Я вышел на площадку, посмотрел в пролет лестницы. На-дар стоял, опираясь на трость, по сторонам лысины я увидел два пучка седых волос. Он говорил моей жене слова утешения, тщательно выстраивая фразы и очень громко, как обычно говорят глухие. Надар пытался быть полезным, он утверждал, что слышал шум, но это было не среди ночи, а скорее вечером. Он решил, что это гром: в Риме со вчерашнего дня непрерывно шел дождь. Зато он был уверен, что всю ночь слышал мяуканье.

— Где? — накинулась на него Ванда.

— Во дворе.

Моя жена подняла голову и увидела меня на площадке.

— Иди сюда! — закричала она. — Надар слышал во дворе мяуканье!

Я неохотно спустился к ней: если бы я мог, то запер бы квартиру и вернулся на море. Надар настоял на том, чтобы пойти на поиски Лабеса вместе с нами, хоть я и советовал ему поберечься, остаться дома, ведь дождь не переставал. Мы кружили по двору и все втроем звали кота. Я никак не мог сосредоточиться, в голову лезли непрошеные мысли: хорошо, что дождь смыл следы крови; мы его не найдем, он выбрал надежное укрытие, чтобы умереть спокойно. Тем временем я наблюдал за соседом: он был маленький, сгорбленный, розовая кожа лица сильно одрябла, особенно на лбу и на скулах. Стану ли я в будущем похож на него, если, конечно, мне предстоит такое долгое будущее? Еще двадцать лет жизни. Двадцать лет: я и Ванда, Ванда и я, иногда Сандро с детьми, иногда Анна. Надо привести в порядок дом, вернуть ему прежний вид, нельзя попусту терять время.

Надар хлопнул себя по лбу: он вспомнил что-то важное.

— За эту неделю вам часто звонили в дверь, — сказал он.

— Кто это был?

— Не знаю. Но я слышал домофон.

— В нашем доме?

— Да.

Я спросил не без ехидства:

— Получается, вы слышали, как звонит домофон, но не слышали, как у нас в квартире бесчинствуют воры?

— Знаете, я ведь глуховат, — стал он оправдываться, — поэтому я привык напряженно вслушиваться в тихие звуки, а на громкие — почти или совсем не обращать внимания.

— Сколько раз звонили нам в дверь?

— Пять или шесть. Однажды я высунулся посмотреть.

— И кто это был?

— Девушка.

Поскольку Надар называл девушкой и мою жену, я попросил его описать звонившую.

— Маленькая, темноволосая, лет тридцати. Сказала, что ей надо разложить рекламу по почтовым ящикам. Но я ей не открыл.

— Вы уверены, что она звонила именно к нам?

— Абсолютно.

— А что потом?

— Потом к вам звонили вчера вечером.

— Опять она?

— Не знаю, их было двое.

— Две девушки?

— Мужчина и женщина.

Ванда, стоявшая у фонтана, сделала мне знак подойти. На ее худощавом, очень бледном лице выделялись зеленые глаза. Она сказала:

— Тут мертвая птица.

Я один понял, что она имела в виду: Лабес — неутомимый охотник за всякой пернатой дичью. Я оставил Надара и подошел к ней. Ее мокрые от дождя седые волосы прилипли к голове. Это еще ни о чем не говорит, сказал я ей, вернись в дом, а я пойду в полицию. Но она энергично покачала головой: ей хотелось пойти со мной. Наш сосед, все еще чувствовавший себя судейским чиновником, словно не уходил на пенсию двадцать лет назад, заявил, что может быть нам полезным. И увязался за нами.

Когда мы явились в ближайший полицейский участок, с зонтов у нас лила вода; нас проводили в крошечный кабинет, где сидел молодой человек в форме — сама благовоспитанность. Надар тут же ему представился, назвав свое имя и фамилию: Надар Мороси, — а главное, должность: председатель апелляционного суда. Властным тоном, коротко и четко он сообщил о том, что у нас случилось, но затем вдруг начал рассказывать о себе и о перипетиях своей служебной карьеры в нашем бурном двадцатом веке. Молодой полицейский сидел с таким видом, словно его командировали в загробный мир подслушивать разговоры покойников. Несколько раз я пытался прервать этот поток слов и описать, в каком состоянии мы обнаружили квартиру. Наконец у меня это получилось, но похвальба Надара успела меня разозлить, и мне захотелось показать, что и я тоже не первый встречный. Называя полицейскому свое имя, повторил несколько раз — Альдо Минори, Альдо Минори, чтобы проверить, производит ли это на него впечатление. Молодой человек и бровью не повел. Тогда я стал рассказывать о телепередаче, которую я придумал практически в одиночку и благодаря которой в восьмидесятые стал знаменитостью. Полицейский, естественно, никогда не слышал ни обо мне, ни об этой передаче: ведь в то время он еще не родился или лежал в колыбели. Он вымученно улыбнулся, а затем тоном влиятельного человека, которым был в данный момент и которым Надар и я давно уже быть перестали, вежливо произнес:

— Вернемся к делу.

Мне стало стыдно за неуместную болтовню (обычно я говорю мало), и я просто повторил еще раз, что воры разорили нашу квартиру. И вдруг меня опять понесло, я зачем-то рассказал о курьерше, которая взяла с меня лишних пять евро, и о человеке, который неделю назад, прямо у нашего дома, ловко выхватил у меня деньги. Более того: я привлек в свидетели Надара, заставил его рассказать о девушке, на прошлой неделе несколько раз звонившей в домофон, о парочке, бродившей у дома накануне. Надар был счастлив, что ему опять дали слово, он перечислил все звонки в домофон, которые слышал в последние дни, привел кучу ненужных подробностей. Он умолк только тогда, когда дверь позади нас открылась и, до того как мы успели обернуться, кто-то стал делать знаки полицейскому. Парень громко расхохотался, затем, с трудом взяв себя в руки, пробормотал «извините» и наконец спросил:

— Что у вас украли?

— Что у нас украли? — повторил я, обращаясь к Ванде. Моя жена, за все это время не сказавшая ни слова, почти беззвучно произнесла:

— Ничего.

— Может, золото? — спросил полицейский.

— У меня только эти серьги, но я их никогда не снимаю.

— Других драгоценностей у вас нет?

— Нитка жемчуга, доставшаяся мне от матери, но они ее не нашли.

— Она была спрятана в надежном месте?

— Нет.

Тут я вмешался:

— Воры перерыли все, но как-то бестолково, не нашли даже пятьдесят евро, которые моя жена держала в ящике на кухне. Мы обнаружили их на полу под слоем стирального порошка, который воры нарочно опрокинули.