Джентльмены чужих писем не читают - Олег Горяйнов

Разумеется, ни словом он мамане об этом не обмолвился. Маманя свято верила в то, что супруг ея и повелитель принял смерть на боевом задании. Что, впрочем, не помешало ей спустя некоторое время утешиться с начальником местного собеса, наглым и нахрапистым ворюгой моложе её лет на десять. Вскоре начальник собеса радостно поселился в гэбэшном билдинге сталинской постройки неподалеку от метро Таганская-радиальная. Курочкина он ни в грош не ставил, а тот, будучи человеком мягким, порой даже чересчур мягким, противостоять этому паразиту не мог, тем более что маманя во всех домашних спорах брала сторону своего сожителя.

И когда жизнь Курочкина под одной крышей со сладкой парочкой сделалась совсем невыносимой, он пошёл в органы, где его, надо сказать, давно ждали. Ведь династия – великое дело для тех, кто понимает. А в органах непонимающих не держали и не держат. И надо же ему было так опрофаниться в первой же своей загранкомандировке!

И куда мне теперь, распалял себя Курочкин. В Чечню завербоваться? Так я крови боюсь. В коммерцию? Но у меня всегда было плохо с арифметикой. Вернуться в художники?..

А что, это мысль. Только там ковровой дорожки для меня не постелено. Придётся сидеть на Арбате и карандашные портреты рисовать по сто рублей штучка.

Тут какая-то интересная мысль скользнула в голове старшего лейтенанта, но так быстро, что он не успел схватить её за хвост и пристально рассмотреть.

И на что я променял искусство, горько вопрошал он сам себя. А? Нет бы, поселиться в Малаховке на даче, устроить там мастерскую на просторном чердаке, писать картины… Реализовывать свои таланты надо. Пусть я хоть три года посижу на Арбате, бабок набомблю, а там, глядишь, займусь серьёзной живописью, выставляться начну – хорошо! Ну, не выпустят за границу лет пять, да и чёрт с ней. Вот я и так за границей, и много мне с того радости?..

А что потом? Потом-то что? Когда сбудется обещанное отцом, когда Проект Века, разработанный великим Ювеналием Вацлавичем (который так скоропостижно скончался в восемьдесят третьем году, когда Курочкин ещё пешком под стол ходил) и осуществляемый его последователями, войдёт в свою третью, завершающую стадию, и снова затрепещут над Россией красные стяги, и снова будет СССР, и снова будут среди народа и паршивой интеллигенции страх и уважение к доблестным чекистам… Как караси на сковородке запрыгают тогда сучьи предатели, изменившие делу Железного Феликса – ради чего? Ради паршивых зелёных бумажек?.. Виляя хвостом, с этими самыми бумажками в зубах, на четвереньках приползут они на Лубянку, будут лебезить, врать, что ради дела партии полезли они в дерьмовище, будут унижаться, только бы взяли их обратно… Тьфу!..

Да нет, не пустят меня на Арбат с мольбертом, вдруг отчётливо понял Курочкин. Не дадут бабок набомбить. Не в традициях это советских органов государственной безопасности. Упекут меня в тюрягу без суда за то, что дал боевого товарища убить, и буду я там гнить, пока совсем не сгнию. И никаких красных флагов и счастья трудящегося человечества никогда уже не будет… Никаких выставок и признания в мире и в Отечестве.

Ну ладно, не тюрьма. Но со службы точно выгонят с волчьим билетом. И точно никаких выставок.

А не выгонят – то загонят служить на Чукотку, где двенадцать месяцев зима, остальное – лето. И эскимосы вокруг, одни эскимосы…

Это и была, что ли, та мысль, которую я поймать не успел, подумал он. Нет, мысль была другая. Что-то определённо связанное с живописью и Арбатом…

Боже, как не хочется на Родину!..

Комиссар Посседа слыл в уголовной полиции занудой и формалистом. Он троекратно спросил толпу, не видел ли кто, как произошло убийство, и толпа троекратно отреклась, хотя на самом деле видел каждый второй. Посседа ни на что и не рассчитывал. С чувством отчасти выполненного долга он направился к задержанному русскому дипломату.

– Итак, сеньор, – занудел комиссар, – как мы уже установили, на месте убийства вы присутствовали. Вы имеете право не отвечать мне без вашего консула и без переводчика, кстати, и за тем, и за другим уже послали, но я обязан задать вам вопрос: видели ли вы, кто стрелял?

Исполненный ненависти к зануде-комиссару, линейный сержант первой категории Пабло Каррера тем временем нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Его клокочущей утробе до убийства русского дипломата не было никакого дела. Утроба, сдобренная виноградной водкой, требовала воскресного обеда и надсадно урчала, не смущаясь присутствием ни комиссара Посседы, ни русского дипломата, который был тих и задумчив и больше ничего себе под нос не бормотал.

Труп уже увезли куда следует. Вместо незадачливого майора Сергомасова на раскалённом асфальте лежал очерченный мелом один только контур его силуэта. Два детектива из отдела по расследованию убийств задумчиво рассекали толпу, которая уже начала рассасываться, утратив интерес к произошедшему. Двое репортёров попивали пиво, демонстрируя на наглых мордах полное безразличие к Посседе, к русскому и к самому Пабло, что было последнему несколько обидно. Впрочем, он успел дать блиц-интервью, не преминув отметить свои заслуги в этом деле, и надеялся, что по радио прозвучала уже в дневных дежурных новостях его динамичная фамилия.

Теперь же, по мнению Пабло, делать здесь им более было нечего. Убийство – типичный висяк, свидетелей нет и не будет, орудия убийства нет и не будет, и не жалко: пускай бы эти русские сами разбирались между собой на своих заснеженных просторах. Конечно, комиссар обязан исполнить разные формальности, предписываемые протоколом. Но двадцатилетний опыт службы в столичной полиции подсказывал Пабло, что результат будет определенно равен нулю. То есть, конечно, всякому понятно, что не менее сотни человек видели, кто стрелял, из чего стрелял, в какую сторону потом побежал. Но лицезреть своими глазами живого и здорового очевидца, свидетеля преднамеренного убийства, дающего показания следствию, Пабло за всю службу ни разу не доводилось. Мёртвых свидетелей – тех видел пару раз. Избитого до полусмерти и забывшего как маму зовут – тоже разок пришлось. Живого, здорового и говорящего – нет.

Так что чего, спрашивается, усердствовать? Тем более, что Посседа всё равно не будет этим делом заниматься – совсем в другое ведомство это убийство передадут. Всё-таки дипломата убили, не абы кого. Но и там ничего не раскопают. А если даже и раскопают что-нибудь? Например, что русский сидел на игле, купил у драгдилера дозу, а платить отказался, положившись на свой дипломатический иммунитет, вот и схлопотал по полной программе. К примеру. И что тогда? А ничего. В лучшем случае поставят в известность посла. А скорей всего, не поставят. А постараются забыть об этом как можно скорей.

Санта Мария, неужели ему придется торчать на этой жаре, пока не приедет русский консул?.. Если ещё его сразу найдут в воскресенье. Если он не смотался с парочкой путан на всё воскресенье куда-нибудь в Акапулько размять мослы на берегу океана. Будь оно всё неладно. Пабло сглотнул слюну.

– Не надо консула, – вдруг заговорил хриплым голосом задержанный русский.

– Извиняюсь? – переспросил комиссар.