Джентльмены чужих писем не читают - Олег Горяйнов

Бурлак поморщился и промолчал.

– Допустим, – продолжал Телешов, – это служба безопасности некой… банковско-аналитической ассоциации…

Бурлак нахмурился. Слишком много непонятных слов произносил старый друг.

– Конечно, я здесь не для того, чтобы предложить тебе стоять у входа в какой-нибудь сраный банк в красивой фуражке с пушкой в руке и в ноздри посетителям заглядывать. Недооценивать тебя и в мыслях нет, Володь.

– Ага. Банковская ассоциация, говоришь… – забормотал Бурлак, изображая усиленную работу мысли. – Латинская Америка… Работу, что ли, предлагаешь?

‑ Почему нет?

‑ Новых русских эйхманов[6]ловить, правильно?

– Прямо в точку попал! – восхитился Телешов, взмахивая сигаретой. – И другие всякие дела.

– А почему я, Миша? – проговорил Бурлак, внимательно глядя на Телешова.

– Именно потому, что ты последний зубр.

Над перламутровым диваном повисло молчание.

Бурлак задумался. Итак, скакать ему по земле маньянской с диппаспортом в зубах осталось недолго. А домой не хотелось. В такой ситуации лишь как чудо можно было ждать прихода некого деда мороза, который сказал бы: не иди ты, Володя, в нищие бездомные пенсионеры, не езжай ты домой, оставайся в субтропиках. Вот тебе денег на обустройство, вот тебе хорошее дело, которое ты умеешь делать, и живи тыщу лет, сам радуйся, нас радуй, лови, например, сбежавших сюда воров, оставайся мужчиной и уважаемым человеком! И дед Мороз явился, в обличии старого друга Телешова. Вот только не всё тут понятно. Силовая структура, банковская ассоциация, плюс гулянки Ольги Павловны, да ещё и эта новость – что его «разрабатывают» спецслужбы Отечества родного… Включая старого друга Мишу и его ассоциацию. Академик, мать его…

– Но жить я буду здесь? – спросил Бурлак.

– В любой стране, на выбор, – ответил Михаил Иванович. – Весь континент в твоем распоряжении. Хоть в Калифорнии, если хочешь.

– Да ну её в жопу, – застенчиво сказал Бурлак. – Мне Коста-Рика больше нравится.

– Хозяин – барин, – многозначительно ответил Телешов. – Теперь об Ольге.

– А Ольга здесь при чём? – удивился Бурлак. – Мог бы и не совать мне в морду эти фотографии и бумаги. Всё это мне и так хорошо известно.

‑ Врёшь, ‑ сказал Телешов. – Про то, что она тебя квартиры лишила, ты не знал.

‑ Ну, не знал. Но подозревал, что и такое возможно с её стороны.

– Так вот. Это мы и хотели бы выяснить.

‑ Что «это»?

– При чём тут Ольга. Она сюда на днях летит непонятно зачем. Короче, подключайся. Оторви зад от кресла, выясни со своего шестка, что за суета вокруг тебя, что тут за таинственные поставки, от кого и кому. Начальство твоё ничего тебе не скажет, но на деле это будет финал твоей старой службы и начало новой.

– Новой, – вздохнул Бурлак. – Ты, Миша, вот что мне объясни. Я отсюда, из Маньяны, кое-чего не понимаю.

– Спрашивай.

– Вот ты полковник армейской разведки. У тебя только орденов – двенадцать штук, так? Могу перечислить, за что каждый.

– Не надо, я и сам знаю, – ответил Телешов.

– И теперь на старости лет подался ты, Миша, служить жуликам. Ворам. Кадровый офицер, всю жизнь, так сказать, положивший на алтарь Отечества… У бандитов на побегушках. И меня, офицера, подписываешь…

– Продолжай, продолжай, – спокойно сказал Телешов. – Я слушаю.

– Как так, Миша? Как так получается? Всю жизнь ты боролся с врагами Отечества, а теперь им же, врагам, и служишь?..

– Всё сказал?

– Всё. Теперь тебя слушаю.

– Я, Володя, не служу ворам. Ведь что такое Отечество? Отсюда тебе хорошо нас ругать да критику наводить. Потому что понятия и критерии твои – абстрактны. А там, дома, вещи предстают в несколько ином освещении.

– В каком?

– А в таком, что не сразу и поймёшь, Отечеству ты служишь или тем же ворам, только пожаднее и понахрапистее, чем другие воры… Потому что где вор, а где государственный человек, теперь и не знаешь толком; перемешалось всё…

Бурлак, который так примерно и думал, с тоской взглянул на старого друга, спросил тихо:

– Неужели совсем никакой надежды?..

– Будем работать – будет и надежда, – ответил ему старый друг Михаил Иванович. – Не станет Русь банановой республикой, если мы с тобой этого не допустим. Для того и зову тебя…

– Ну, слава богу, – ответил ему шёпотом Бурлак. – А я-то решил, что ты и впрямь из армии уволился.

– Ну, ладно, ладно. В общем, я тебе всё, что надо, объяснил. Остальное сам обдумаешь. А теперь давай выпьем. И договоримся о способе связи. И нам пора.

И они выпили, после чего быстро обсудили технические вопросы. Бутылку с остатками водки и недоеденный лимон Телешов убрал обратно в портфель. Всё, что было в пепельницах, ссыпал в целлофановый мешочек. Бурлак вытащил носовой платок и потянулся протереть фужеры, чтобы на них пальчиков не осталось, но Телешов остановил его, достал из «дипломата» аэрозольный баллончик с яркой красной этикеткой и обработал из него все поверхности, к которым они прикасались.

– Заодно это говно пожги в пепельнице! – сказал Бурлак с простодушным доверчивым видом, показав на фотографию и копии документов. – Нечего сказать, порадовал старого друга!..

Телешов, конечно же, костра разводить в помещении не стал, а вынул из того же «дипломата» шредер размером с ладонь и скормил ему все бумаги, причем работал приборчик совершенно бесшумно.

– Всё вроде…

– Всё, – ответил Бурлак, оглядев помещение. Они вышли; Бурлак запер декорированную красным деревом стальную дверь. Вслед за этим он достал из кармана мобильник, помахал от стены к стене, улавливая, где тут есть волна; нашёл; набрал номер. Буркнул, когда ответили:

– Перезвони.

Дождался звонка, спросил:

– Что нового?..

Послушал, похмыкал. Кинул в трубку: «Наших проверял, все живы?»… Ещё послушал и отключился. Сказал Телешову:

– Можно уходить, всё чисто.

– А что там, не все живы? – невинным голосом спросил Телешов.

– А, это… Телевидение сообщает, что на улице Панчо Вильи застрелили какого-то американца, а радио – что русского дипломата… Извини, мне надо в бункер, разбираться, что там. До связи, друг… ты уходи первым.

И они обнялись на прощание, будто впрямь голубые вечерние братья, столь обычные для этого элитного заведения, и разошлись.