Исповедь. Пленница своего отца - Жан-Мишель Карадек

Многоэтажный дом, в котором мы поселились, назывался «Шампань». Старушке удалось получить там квартиру благодаря знакомым, работавшим в мэрии.

Старик вдруг ударился в политику. Он расклеивал плакаты, агитирующие за политическую партию «Объединение в поддержку республики», и, поскольку был здоровяком, следил за порядком на партийных собраниях. Он приходил с этих собраний с плакатами, которые затем развешивал на стенах. В столовой у нас висел плакат с фотографией Жака Ширака, и когда Старик пил вино, то неизменно провозглашал тост за его здоровье.

Квартира находилась на пятом этаже и была просторнее, чем та, в которой мы жили в Блуа. Она состояла из трех жилых комнат: одна — для Старика и Старушки, вторая — для Брюно, третья — для меня и Нади. В комнатах стояли кровати — вот и вся мебель. Старушка записала нас в школу, поскольку такое требование выдвигалось управлением социального жилья, однако ходили мы туда нечасто.

А все потому, что Старик нашел для нас работу.

Он приносил домой большие пакеты, набитые почтовыми марками. У него имелся толстый справочник с фотографиями марок, рядом с которыми была указана их цена. Работа заключалась в том, чтобы найти соответствующее изображение марки в справочнике. Благодаря этому занятию я научилась различать буквы.

Первыми двумя буквами, внешний вид которых я запомнила, были «Ф» и «Р».

Я тогда еще не знала, что это первые буквы слов «Французская» и «Республика».

Чтобы я могла узнавать различные марки, Старик помог мне выучить алфавит и научил составлять буквы так, чтобы получались слова. Он говорил мне, что учит меня читать.

Однако, поскольку он не объяснял мне значения получающихся слов, я не понимала того, что читала. Я, например, могла прочесть по слогам «А-ВИ-А-ПОЧ-ТА», но мне это слово ни о чем не говорило, пусть даже я и произносила его абсолютно правильно.

Я до сих пор могу прочесть те или иные слова в журналах вслух по слогам, не понимая того, что читаю. Я могу с таким же успехом читать на английском или немецком. Это как иностранная песня, слова которой можно запомнить на слух и напевать, не понимая, что они означают.

С цифрами мне было легче: я быстро запомнила, как они выглядят, и затем без труда узнавала их в справочнике и на марках, если, конечно, не было запятых, как на старых экземплярах или же на почтовых штампах.

Если были, то я моментально запутывалась.

Как-то раз Старик пришел домой с самодовольным видом: он нашел переносную типографию. Ему пришла в голову идея установить ее на автоприцеп, чтобы потом ездить с ней по рынкам и ярмаркам и печатать всякую всячину. Это почти не изменило нашу жизнь, если не считать того, что он теперь реже находился дома и нам, по крайней мере днем, не нужно было терпеть его самодурство.

В первый раз, когда он заработал денег (отец получил от партии «Объединение в поддержку республики» заказ на изготовление брошюрок), Старик устроил со Старушкой пир. Мы с Надей находились у себя комнате и пытались заснуть, однако нам мешал доносившийся из столовой громкий шум.

Затем Старик со Старушкой сильно поругались.

Старушка пыталась его перекричать, но он своим грубым голосом в конце концов заставил ее замолчать.

— Если ты будешь этим заниматься, тебя посадят в тюрьму! — крикнула она.

— Хотел бы я знать, кто сможет мне помешать! Может быть, ты? Если ты на меня донесешь, стены окропятся кровью!

Это было его любимое выражение.

— Ну ты и мерзавец! Делать такое со своей собственной дочерью!

— Заткнись! Это моя дочь, и я буду делать с ней все, что захочу! Если тебе это не нравится, можешь проваливать отсюда!

— Я не позволю тебе этого сделать!

— Я сделаю это сегодня же вечером!

Послышался грохот: Старик опрокинул стол и стулья. Затем из коридора донеслись звуки его шагов. Я свернулась в постели клубочком и сделала вид, что сплю. Дверь распахнулась, и зажегся свет.

Надя, лежа в свой кровати, тихонько хныкала. Старик подошел к ней и сгреб в охапку.

— Ты, иди-ка сюда!

Она робко пыталась вырваться, но он крепко зажал ее тело под мышкой. Сестра посмотрела на меня глазами, полными слез, но я, сощурившись, сделала вид, что не вижу ее.

Затем Старик унес ее в свою комнату и заперся там. Я услышала, как Старушка поднимает в столовой стулья. Затем она, видимо, принялась мыть посуду: было слышно, как журчит вода и позвякивают тарелки. Она разбила одну из них, и мне подумалось, что Старик на нее за это наорет.

Надя сначала не издавала ни звука, а затем неожиданно громко вскрикнула.

Мгновение спустя я услышала, как Старик приказал ей замолчать.

Через некоторое время он вернулся в нашу комнату, неся Надю на руках, однако на этот раз свет включать не стал. Он уложил сестру в кровать. Она громко шмыгала носом.

Затем Старик вышел, и вскоре я заснула.

На следующий день, проснувшись и поднявшись с постели, я посмотрела на Надю и увидела, что у нее между ног зажат большой кусок ваты и на нем — немного крови.

Я тут же легла обратно в постель и сделала вид, что сплю.

Когда мне было, наверное, уже восемь лет, со мной произошел «несчастный случай».

В тот день, который я буду помнить всю жизнь, Старик разрешил нам пойти поиграть с другими детьми в большой песочнице, находившейся перед нашим домом. Я хорошо помню, что он так раздобрился потому, что выиграл деньги то ли на скачках, то ли в лотерею и пребывал в прекрасном настроении. Еще мне кажется, что он хотел как-то поощрить Надю, с которой запирался после обеда в своей комнате уже каждый день, и та больше не кричала и не плакала. Старушка на него обижалась: она уже не могла наказывать Надю, потому что Старик запретил ей даже прикасаться к девочке. Когда же Старушка все же пыталась за что-нибудь отшлепать Надю, та ей грозила: «Я все расскажу папе!» — и Старушка была вынуждена оставить ее в покое.

Я уже давно мечтала поиграть в той песочнице.

Частенько наблюдая в окно, как в ней возятся другие дети, я мысленно говорила себе, что если бы когда-нибудь смогла туда пойти, то сняла бы обувь и стала ходить по песку босиком, как во время отдыха на берегу моря.

Вообще-то в песочнице было полно собачьих какашек, но с высоты пятого этажа я их видеть не могла. Когда Старик сказал нам: «Можете пойти погулять во двор, но ни с кем там не разговаривайте. Мама будет наблюдать за вами в окно», я очень обрадовалась. Сам же Старик отправился в бистро, чтобы немножко покутить на выигранные деньги. При этом он напевал:

Мадлен несет нам пиво, улыба-а-а-ется, От ветра ее юбка задира-а-а-ется…

Брюно, Надя и я вышли во двор. Мы держались вместе, потому что никого тут не знали и побаивались других детей.