Исповедь. Пленница своего отца - Жан-Мишель Карадек

Когда Старику надоедало загорать, он кричал: «А сейчас идем купаться!» Мы все шли гуськом в воду — все, кроме Брюно или иногда Старушки, которые оставались охранять наши полотенца и складной стул. Последний, впрочем, особой ценности не представлял, потому что Старик нашел его в мусорном ящике в поломанном виде. Отремонтировав его при помощи куска проволоки, он заявил: «Люди выбрасывают все подряд, даже неплохие вещи».

Старик заходил в воду по пояс и справлял малую нужду, громко приговаривая: «А-а, как это здорово — помочиться в море!» Все сразу шарахались от него в разные стороны, а женщины открыто выражали свое недовольство таким отвратительным поведением. Он же начинал громко смеяться: «Да это такая же вода, в ней просто есть немножко анисового ликера!» Затем он погружался в море по шею и требовал, чтобы мы сделали то же самое. Я заходила в воду очень медленно, потому что мне было холодно. Старик начинал брызгать на меня водой. Он брызгал и на Старушку, отчего та, взвизгнув, принималась вопить: «Прекрати, Раймон, не брызгай мне на волосы! Не брызгай на волосы!» — и выбегала на берег.

На Надю Старик не брызгал. К ней он подходил сзади и, обхватив руками и приподняв, что-то шептал ей на ухо. Затем, сильно прижав ее к себе, устремлялся вместе с ней туда, где было поглубже. Надя вырывалась, потому что он тискал ее под водой. Тогда он говорил: «Перестань дергаться, а иначе я погружу тебя в воду с головой».

Я тем временем собирала кусочки ракушек и потом держала их в крепко сжатой ладошке. Я искала кусочки яркого цвета, гладкие и красивенькие, похожие на ювелирные украшения, или же ракушки с небольшими дырочками, чтобы можно было сделать из них ожерелье, как делают его из бусинок в школе. Однако камушки с дырочками были менее яркими, а когда я вынимала их из воды, вообще становились тусклыми и какими-то грустными.

Именно в то время Старик начал свою возню с Надей.

Он все время находился рядом с ней и всегда придумывал повод для того, чтобы ее потискать. Как-то раз, когда Старушка ушла за покупками, Старик затащил Надю в автофургон и заперся там с ней.

Мы с Брюно остались снаружи и стали играть, стараясь не покидать пределов нашего участка. Я ровно раскладывала собранные мною ракушки на ступеньке лестницы. И тут вдруг услышала, как Надя приглушенно вскрикнула. Затем послышался ее плач, а Старик сердито на нее рявкнул.

После этого из автофургона доносились лишь приглушенные всхлипывания, потому что Старик зажал Наде рот рукой: когда она в конце концов вышла из фургона, на ее подбородке и щеках были видны следы от пальцев.

Лицо у сестры было заплаканным. Она спряталась за автофургоном. Через несколько секунд появился и Старик. Он приблизился ко мне сзади и одним движением ноги сбросил со ступеньки все мои ракушки.

— Я не хочу, чтобы ты приносила сюда всякую гадость! — заявил он.

Затем он сильно ущипнул меня за щеку — так сильно, что я заплакала.

— Ты меня хорошо поняла?

Он еще больнее ущипнул меня и сжимал кожу до тех пор, пока я не сказала «да». Мои ракушки несколько дней пролежали в пыли. Я смотрела на них, но прикасаться не решалась, и мне вскоре стало казаться, что они всегда там находились.

С того дня Старик стал жутко зловредным.

Старик остался без работы. Старушка тоже, потому что типографию закрыли.

Дома настали тяжелые времена, и картошку мы начали есть с кожурой. Старик не выходил из квартиры и через некоторое время заявил, что ходить в школу мы больше не будем. Он сказал, что никакого толку от этого нет, что в стране и так слишком много бездельников и слишком мало трудяг и дело дошло уже до того, что приходится привлекать из-за границы всякую арабскую шваль, чтобы во Франции хоть кто-то работал. Он всегда отзывался об иностранцах подобным образом.

Самому ему заниматься теперь было почти нечем, и, поскольку я, мой брат и моя сестра все время сидели взаперти в своей комнате, он стал использовать в качестве развлечения нас.

Именно с тех пор жизнь Брюно стала по-настоящему тяжкой. Старик придумал для себя забаву с большим плоским металлическим шаблоном. По малейшему поводу он заставлял Брюно становиться на него коленями и шлепал брата ладонью до тех пор, пока тот не падал, уже не в силах подняться. Через некоторое время все начиналось вновь — и прекращалось только тогда, когда Старику надоедало.

По отношению к Наде он вел себя совсем по-другому.

Она стала его любимицей, и он никогда ее не бил. Зато время от времени закрывался с ней в своей комнате, и когда позже она оттуда выходила, то тут же бежала в туалет, потому что у нее начиналась рвота. Я тихонько сидела в своем уголке и играла краем длинного платья, который, завязав узлом, превратила в своего рода куклу.

У Старушки имелись близкие родственники в департаменте Сена и Марна, и она хотела уехать туда, чтобы попытаться найти там работу. Обычно разговор об этом затевался вечером, когда они со Стариком ложились спать.

Старику хотелось работать, как и раньше, оператором печатного оборудования, однако найти подходящее место он так и не смог. Поэтому пришлось стать старьевщиком, и отец начал приносить домой кучи всякого барахла. Он складывал его в подъезде нашего многоэтажного дома, вызывая тем самым недовольство соседей.

С нами уже давно никто не разговаривал, и так было даже лучше: поскольку Старик запрещал общаться с соседями, нам было легче, если те сами не обращали на нас внимания. Впрочем, мы видели соседей нечасто, потому что почти все время находились в своей комнате.

Даже чтобы сходить в туалет, мы должны были спрашивать разрешения у Старика, и при этом он требовал держать дверь в уборную открытой, чтобы не позволить нам «заниматься там черт знает чем». Он всегда приходил посмотреть на то, как мы справляем естественную нужду, и вытирал нам задницы. Ему, наверное, нравился запах какашек.

Когда он уходил куда-нибудь из дому, то запирал нас в нашей комнате, а на тот случай, если мы захотим в туалет, ставил в нее ведро. Поскольку у него не было крышки, оттуда, естественно, исходил весьма неприятный запах.

Куда мне в ту пору больше всего хотелось, так это в школу. Я ходила в нее лишь время от времени — когда по этому поводу к нам приходили письма от местных властей. Я часто думала о своей учительнице и обо всем хорошем, что происходило в нашем классе. Еще я мечтала о море, о кемпинге, об отдыхе на юге.

Однако поехать туда у нас уже не было возможности.

Как-то раз — мне тогда было лет шесть или семь — Старик сказал, что мы уезжаем в департамент Сена и Марна.

Я надеялась, что там есть море, по которому плавают корабли.

Однако в том регионе были лишь огромные равнины, большие и не очень большие города, маленькие деревни и грязные реки, по которым плавали покрытые ржавчиной баржи. Мне в департаменте Сена и Марна не понравилось, однако моего мнения никто не спрашивал, и, когда мы прибыли в квартал социального жилья города Мо, я сделала вид, что всем довольна.