Белые тела - Джейн Робинс

– Как вы познакомились?

– Боже, ты даже на этот счет имеешь подозрения! Поверить не могу… Нас познакомил Джейкоб Тинн, парень, который играл Макса в «Ребекке»… Не было ничего необычного… Просто вечер в Граучо.

Однако ее интонация противоречит тому, что она говорит, – голос у нее слабый и нервный, и я предпринимаю последнюю попытку.

– Пожалуйста, Тильда, позволь мне помочь… Я хочу помочь. Серьезно, посмотри этот сайт!

– Это просто смешно, Калли, – говорит она. – Прекращай вести себя так! – Она встает, бросает на меня холодный взгляд, а потом спешно покидает кафе.

Достаю ноутбук из сумки и печатаю:

Тильда кажется испуганной, неуверенной, нервной. Я рассказала ей про сайт, но она не слушает меня. Когда я говорю с ней, то делаю только хуже.

Толкаю ее все ближе к НЕМУ.

2000

Единственное время, когда я чувствую, что мы с сестрой похожи внутренне, – это когда мы идем плавать, чаще всего это происходит по утрам в субботу. Мама сидит на краю бассейна, ногами болтает в воде, читает книжку и время от времени проверяет, не утонули ли мы, пока я и Тильда ныряем друг другу под ноги, делаем «поплавок», достаем монетки со дна. То, как мы переплетаемся, плавая вместе, ощущается как нечто гармоничное, сказочное, несмотря на крики и плеск воды вокруг, и это такое откровение – чувствовать себя спокойно и уверенно. Обычно сестра меня затмевает, и я как будто становлюсь меньше под напором ее невероятной энергии. Но как пловец я могу с ней посоревноваться – хотя во всех остальных видах спорта я бездарна: подозреваю, у меня отличный объем легких. Под водой я могу находиться больше минуты и побеждаю Тильду, когда мы делаем стойку на голове. Кроме того, наши волосы затянуты в одинаковые белые шапочки для плавания, так что в кои-то веки не видно ее золотых волос. Я жду утро субботы так сильно, что часто начинаю думать об этом еще со среды.

Школа – это другое. Там я пытаюсь быть невидимой, что полностью противоположно поведению Тильды, которая ставит своей целью быть замеченной. Когда выбирают актеров на роль в школьной пьесе-мюзикле «Питер Пэн и Венди», она пробивается к началу очереди и играет от всего сердца, как будто она Мэри-Кейт Олсен на пробах в фильм «Двое: я и моя тень». По актерским навыкам она не лучше всех в классе, не говоря уж о школе, но она самая настойчивая, у нее самый звучный голос, в нем есть дерзость, которая даже пугает. Когда ей удается заполучить роль Питера Пэна, она хвастается тем, что ей удалось превзойти безнадежных мальчиков, и репетирует свои строки на игровой площадке во весь голос. «Мой кинжал! Горе тебе, Крюк!» Я недоумеваю. Как она может вести себя так, когда совершенно очевидно, что все ей завидуют? Казалось бы, хвастовство должно оттолкнуть окружающих, но этого не происходит. Друзья предлагают свою помощь в репетициях и фехтовании пластиковыми линейками.

Я обычно смотрю на это со стороны, сидя на каменной стене, рядом с живой изгородью из бирючины. Но через некоторое время я решаю придумать себе новое занятие и начинаю обходить площадку по периметру маленькими шажками, наблюдая за другими детьми и останавливая взгляд на том, что заслуживает внимания, а это, например, тайный тоннель, который выкопали третьеклашки, или зоопарк для насекомых. У меня появляется привычный, выверенный до минуты маршрут, который ведет меня в яблоневый сад, вокруг лужайки с подстриженной травой, всякими штуками, на которые можно залезать, и тоннелем вдоль железной изгороди, дороги и школьных ворот.

На последнем этапе моего маршрута я иду в запретную зону, зазор между гофрированным железом, относящимся к кухне, и стеной школы, пробираясь по скомканным пакетикам из-под чипсов и осколкам стекла. Здесь холодно и сыро, пахнет канализацией, и я привыкла, что там всегда либо кто-то прячется, либо девчонки укрепляют свою дружбу, сплетничая о других девчонках. Поэтому меня не удивляет, что однажды, когда я захожу туда, в конце коридора кто-то есть. Сперва я их не вижу, потому что слишком резко перешла из света в темноту, но слышу сдавленное тихое хихиканье и голос Тильды: «Не останавливайтесь, это всего лишь Калли». Я ковыляю вперед и понимаю, что она зажата в узком пространстве с Венди Дарлинг и Капитаном Крюком. Лицо Венди прижато к лицу Крюка, а Тильда обнимает обоих, глядя на них сбоку. Крюк поворачивается к Тильде, и они обнимаются и агрессивно целуются, так что Тильда оказывается прижатой спиной к стене, а ногой упирается в противоположную стену. Она отводит голову и переводит взгляд на меня, а я останавливаюсь, уставившись на них.

– Что вы делаете? – Мои слова звучат как обвинение, хотя я этого не хотела.

Сестра открывает рот и высовывает язык, на нем лежит клубничная змейка, которую можно купить в любом ларьке.

– Передаем змейку, – говорит она аккуратно, чтобы змея не упала, опуская рукава и одергивая юбку. – Хочешь с нами?

Широко открываю рот, и Тильда наваливается на меня, пока мы передаем змейку изо рта в рот с помощью языка. Отодвигаюсь, ошарашенная тем, что мне позволили принять участие.

Затем мы слышим визгливое: «Уйдите оттуда! Уходите сейчас же!» В конце коридора стоит не мисс Парфитт, а страшная миссис Драммонд. «Вы же знаете, что сюда ходить нельзя», – говорит она, пока мы, поникшие, выходим по одному, а затем добавляет: «Вы меня удивляете, Калли Фэрроу». Я стою, сжав губы, а потом убегаю, но не в класс, а в туалет, и остаюсь там, рассматривая в выцветшем стекле пот, выступивший на лице. Хочу растянуть удовольствие от змейки. Стараюсь даже не рассасывать.

Вот откуда у меня появилась привычка тянуть в рот вещи, которые принадлежали Тильде. Вечером мы, как обычно, стоим рядом в пижамах и чистим зубы перед сном. Но теперь я делаю это очень медленно, жду, пока Тильда уйдет из ванной, а после этого, когда я точно уверена, что она ушла, я беру ее зубную щетку из стаканчика и использую вместо своей, облизываю и обсасываю ее, как леденец на палочке, чтобы ее слюна точно попала в рот. Или другой случай: мама стрижет ей волосы, а я подбираю прядь золотых волос и уношу с собой в ванную. Волосы тяжело есть, потому что их не прожуешь, они комом встают в горле, когда пытаешься их проглотить. Поэтому я режу их маникюрными ножницами на мелкие кусочки, наливаю себе внизу стакан молока и, глядя в зеркало в ванной, выпиваю волосы, плавающие в стакане вместе с молоком.

Тильда ведет дневник. Однажды я замечаю его на нашем туалетном столике, рядом с коллекцией животных из стекла, отрываю кусочек от страницы, покрытой ее угловатым неразборчивым почерком, и съедаю его. Бумагу есть легко, ее можно размочить во рту, но Тильда закатывает дикую истерику, обвиняя меня в том, что я читала ее дневник и порвала его. «Я прочитала всего одну страницу, но это было так скучно, что я бросила», – говорю ей я. После этого она прячет дневник, но я знаю, где он, – она засунула его в наволочку подушки.

А вот еще один случай: я иду в кладовку, потому что знаю, что, встав на стул, я смогу дотянуться до полки, где хранится красная жестяная банка. Мама хранит там наши молочные зубы, те, что мы прятали под подушку для зубной феи. Встаю на стул, вытягиваюсь наверх, дотрагиваюсь до банки кончиками пальцев, тяну ее на себя и только тогда замечаю, что мама наблюдает за мной.