Белые тела - Джейн Робинс

Прешес подает голос: «Какая гадость. Что это?» – и все подходят поближе, чтобы посмотреть. Тильда предполагает, что это может быть череп теленка, потому что на соседнем поле гуляют коровы, а Прешес замечает, что я плачу. «Это потому, что ты последняя», – говорит она. Я вытираю слезы, но не совсем понимаю, почему они появились. Возможно, я расстроена, что прибежала последней, возможно – завидую победительнице-сестре, а быть может, думаю о погибшем животном. Забыла уточнить: это я вспоминаю наш день рождения, Тильды и мой. Нам тогда исполнилось семь.

Тильда говорит: «Не переживай из-за этого, пойдем на пикник, поедим торт». Я беру ее за руку, но в другой руке у меня остается череп, который я прижимаю к груди. Мама осматривает его и заворачивает в бумажную салфетку, говоря, что он, возможно, принадлежал ягненку и что это замечательная находка, она его когда-нибудь нарисует, но сперва его нужно как следует помыть, и я смогу отнести его в школу, чтобы поставить на стенд по природоведению, если захочу. Я вытягиваю руки, а мама льет на них сверху воду из пластиковой бутылки, а потом вытирает юбкой. Остальные дети стоят вокруг, смотрят, потом все поют «С днем рождения тебя». Я лежу на спине, моя голова у мамы на коленях, смотрю на Тильду, которая стоит, широко расставив ноги и подняв лицо к небу. Она тоже поет, хотя это и ее день рождения, а солнце светит сквозь ее волосы, из-за чего они сияют, как нимб. Тильда плюхается на колени, я привстаю, и мы сидим рядом, задувая свечи.

Следующий день – это понедельник, а значит – школа. Я приношу череп, завернутый в пакет, мы рисуем то, как мы провели выходные, и мисс Парфитт, наша классная руководительница, заглядывает мне через плечо и говорит: «Любопытно, Калли, выразительно!» Я объясняю, что вся эта мазня – это куст и скелет. Потом она рассматривает рисунок Тильды, где изображены торт ко дню рождения и желтый паук на небе, который обозначает солнце, и рассеянно комментирует: «Как мило». Мой рисунок темный, как мои волосы, а рисунок Тильды золотой – как ее.

Мисс Парфитт – моя любимая учительница. Она кладет череп в центр стенда по природоведению, как будто это самый ценный экспонат. Он таким и является, уж получше старого потрескавшегося птичьего гнезда и охапок высохших листьев и совершенно точно лучше яичных скорлупок с волосами, сделанными из салата, и нарисованными лицами. Я горда собой.

Но две недели спустя череп исчезает со стенда, и я рыдаю в классе, а мисс Парфитт стоит, скрестив руки, и строго говорит: «Тот, кто взял овечий череп, должен положить его обратно, тогда ему за это ничего не будет». Шли дни, но ничего не менялось.

Я могу думать только об этом. Мама и Тильда знают, насколько я расстроена, я ведь присматривала за черепом в память о погибшем ягненке и его матери. Чтобы приободрить меня, однажды после работы мама рисует череп, и мне приходится притворяться, что картина мне нравится, но цвета слишком яркие, картине не хватает мягкости. А ночью, когда мы с Тильдой лежим в кроватях, я говорю ей, что главный подозреваемый – это Прешес, потому что ей не нравится череп и ей не нравлюсь я. Тильда отвечает, что с удовольствием врежет по зубам этой зарвавшейся девчонке, которая просто хочет привлечь внимание, и что ей пора преподать урок.

– А еще таким образом ты заступишься за меня, – добавляю я.

– И это тоже. Я же твой ангел-хранитель.

Не могу понять по ее лицу: она действительно имеет это в виду, или ей просто нравится думать о себе как о ком-то особенном.

Несколько дней мы преследуем Прешес на игровой площадке, распевая: «Мы знаем, мы знаем, что ты сделала», – и я добавляю про себя: «А еще у тебя пальцы в бородавках, и пахнешь ты печеньем». Наконец, Прешес наносит ответный удар: «Не думай, что твоей ненормальной сестре все сойдет с рук, Тильда Фэрроу». Тогда Тильда действительно ударяет ее в лицо, и я плачу от переполняющих меня любви и благодарности, в то время как Прешес бежит жаловаться к мисс Парфитт. (Много лет спустя Тильда даже говорит: «Помнишь, как мы ужасно поступили с Прешес Макпис? Я искала ее на Фейсбуке, но ее там нет».)

Ночью, оставшись одна в нашей спальне, я достаю розовый «Дневник для принцесс», который получила на день рождения, и пишу на первой странице: «Мое досье». Я узнала это слово от мамы, она ведет досье на любимых художников, делая заметки об их приемах и стиле, стараясь понять и (как она говорит) «впитать всю их суть», чтобы улучшить собственную технику. Начинаю писать о Тильде, отмечая все, что она сделала сегодня, как она выглядела и что говорила. Все до мелочей. То, как она смеялась, когда ударила Прешес, как осмотрелась вокруг, чтобы проверить, есть ли вокруг зрители. Жалость в ее глазах, когда она посмотрела на меня, на свою плаксивую сестру-близняшку. «Она смелее меня, – пишу я. – И сильнее меня». Затем вычеркиваю эту строчку, понимая, что, хотя идеализирую сестру, по-настоящему я ее совсем не знаю. Если я хочу «впитать всю ее суть», то нужно писать гораздо больше.

Закончив работу над «Досье», я просматриваю страницы и чувствую глубокое удовлетворение, как будто благодаря этим записям превосходство Тильды надо мной немного уменьшилось.

Тильда постоянно втягивает меня в свои отношения с Феликсом: пойдем с нами туда, пойдем сюда, пойдем в боулинг, пойдем в театр. Это очень странно, потому что обычно я виделась с сестрой раз в три-четыре недели, и то только за просмотром фильмов. Последний шаг – приглашение встретиться вместе на «Боро-маркете», чтобы мы вместе поискали французский сыр под названием «Канкуайот», который нужно подавать с шампанским и грецкими орехами, и никак иначе. Кроме того, она хочет купить латвийский ржаной хлеб и карамель с морской солью, а также миниатюрную теплицу, которую ставят на подоконник, чтобы выращивать рукколу и мангольд. Тильда описывает этот набор изысканных продуктов так, как будто они являются чем-то жизненно необходимым, но я делаю вывод, что настоящая причина в том, чтобы я могла провести больше времени с Феликсом. Соглашаюсь без раздумий.

Предвкушение встречи снова вызывает во мне то ощущение прикосновения к более совершенному миру. Я иду к рынку, пробираясь по улочкам Лондона, и все мне кажется таким удивительно ярким – магнолии, красные автобусы, люди, выгуливающие своих лабрадудлей[1] (эти собаки уже повсюду!). Когда я добираюсь до рынка, я все еще пребываю в приподнятом настроении, у меня мурашки по коже от свежего воздуха. Долго ждать не приходится, Тильда и Феликс уже идут по тротуару ко мне навстречу.

Как обычно, в глазах Феликса улыбка, он крепко стискивает меня в объятьях, после чего мы направляемся в гущу толпы, пробиваясь к прилавкам, чтобы посмотреть на товар, а не на чужие головы.

Тильда и Феликс идут, приобняв друг друга за талию, они словно попугаи-неразлучники, и через час или около того я обнаруживаю, что постоянно иду позади, изо всех сил стараясь поучаствовать в беседе, и со мной что-то происходит – вопреки моим ожиданиям, воодушевление спадает, и я начинаю чувствовать скованность и уныние, они наполняют меня. Я, как тупая овца, молча следую за ними от прилавка к прилавку, пока они пробуют маленькие кусочки чоризо, салями или хлеб, пропитанный редкими оливковыми маслами. Феликс задает вопросы о технологии производства и вкусе, его голос кажется таким далеким, и впервые я замечаю, что его привычка говорить мягко вынуждает людей наклоняться, чтобы услышать его.