Мое имя – Лектон - Анна Кафа

– How can I introduce you?

– Скажите, что я художник, с которым она виделась утром, – ответил Жак намеренно по-французски.

Девушка положила трубку, и, вновь перейдя на французский, проговорила:

– К вам сейчас спустятся.

Жак кивнул в знак благодарности и присел на скучающий в холле белый диван. Через несколько минут перед ним появилась Кей. Она плохо выглядела, ее глаза припухли от слез, макияж стерся, волосы были небрежно заколоты на затылке и унылыми локонами свисали на лицо. Мятая рубаха и джинсы завершали этот невеселый образ. Жак был немного растерян, всего несколько часов назад – она была совсем другая, она была метафорой, а сейчас перед ним стояло нечто совсем реальное, с мокрыми каменными глазами, бесцветное и тяжело уставшее.

Он почувствовал, что случилось что-то страшное, и, совсем позабыв о хороших манерах, движимый давящим состраданием, спросил:

– Простите, у вас все хорошо? – он запнулся, думая, что совершил ошибку, но было поздно…

Девушка подняла на него свой мутный взгляд и глухо произнесла:

– Нет, у меня все плохо…

– Извините? – Жак все еще пребывал в растерянности, он понимал, что выбрал неудачное время для встречи, но пути назад уже не было, он сжал кулаки и спросил:

– Могу я вам чем-либо помочь?

Кей поднесла к кончику носа салфетку и, закусив губу, помотала головой:

– Нет… Спасибо. Я виновата…

Она вдруг спохватилась, будто что-то вспомнив, и, потяну за рукав Жака, прошептала:

– Пойдемте. У вас есть время?

Он не сопротивлялся и рассеянно проговорил:

– Ах, вот, пока не забыл… Я, собственно, хотел вам вернуть вашу вещь, вы забыли…

Кей посмотрела на клатч что-то соображая:

– Ах, да! Портрет. Этот злосчастный портрет!

Жак был удивлен такому эпитету :

– Портрет? С ним что-то не так? Вам не понравился?

Кей резко двинулась к выходу, на ходу бросая слова:

– Давайте выйдем отсюда, я хочу воздуха… Воздуха… Не хочу возвращаться в номер, я не знаю, как мне туда вернуться.

Перед отелем располагалась зеленая площадка со стрельчатыми кипарисами и одиноко скучающими столиками. Кей направилась к одному из них, села в кресло и закурила (что делала очень редко), теребя в руке зажигалку.

– Ему не понравился портрет, и я его отдала… – она на минуту замолчала… – Простите, я говорю невнятно, я сейчас все объясню. Не знаю почему, но мне хочется вам все рассказать. Может потому, что больше просто некому, или вы просто первый, кто встретился мне…

Жак видел ее волнение, и очень хотел успокоить:

– Не переживайте. Рассказывайте. Может, кофе, чай или что-нибудь крепкое?

– Да чай, горячий… И плед.

Жак на минуту отлучился и вернулся с рыжим пледом, в который Кей нырнула, показав из него только свою голову. Ее трясло.

Еще минуту спустя появился официант с чаем, круассанами и шоколадом.

– С чего начать? Надо ведь с чего-то начать… Все началось пять лет назад. Я встретила Марка в Лос-Анджелесе, когда ездила на конференцию. Там все закружилось… Он был крупный бизнесмен, у него в распоряжении находилось несколько бензоколонок, рекламное агентство, еще какие-то производства, о которых я не знала. Семья, четверо уже взрослых детей, хорошее положение в обществе. Но это все было ничем. Жену он давно уже не любил, и питал к ней только дружеские чувства и уважение. У него была любовница, которая ко времени нашей встречи уже не могла заполнить его пустоту. Он был в страшной черной дыре существования, в вакууме, когда вдруг перед ним встал ясно вопрос о смысле его собственной жизни, но ответа он не находил. Марк ужасно испугался, что нажил много всего, но забыл про самое главное… Ему казалось, что он зря растратил себя на это внешнее благополучие. Но, ладно… Это долго…

Я сама живу в Петербурге. С тех пор, как мы познакомились, между нами появилось сильное чувство, настолько сильное, что Марк поставил на карту все свое нажитое богатство, семью, друзей, бизнес. Мы виделись практически каждые два-три месяца. Он прилетал в Питер, или мы встречались на нейтральной территории: в Венеции, Берлине, или вот, как сейчас, в Париже. Каждый раз он выбирал новое место…

Иногда мне казалось, что у нас одна душа на двоих, самое удивительное, что наше огромное различие удивительным образом рождало сильнейшее сходство, доходящее до какого-то двойничества. Мы были во всем различны и во всем одинаковы… Не знаю, как это объяснить… Ну, да ладно… Всего не расскажешь… Дело в том, что постепенно наша связь становилась все более сложной. У него возникли серьезные проблемы в семье, жена начала пить. Дети стали догадываться и, руководствуясь горем матери, стали винить его в происходящем и отдаляться. Его любовница, которая была прежде всего его близким другом, заметив изменения в его отношении, впала в глубокую депрессию. Бизнес, к которому Марк уже давно утратил интерес, держался на ниточке. Ему стоило огромных усилий его тянуть, и он тянул все… Он бы никогда не простил себе слабость: он не мог отречься от роскошной жизни, хороших машин, ресторанов. Но все это, с учетом его частых полетов ко мне, становилось уже ему не по карману. Он осознавал, что к нему подбирается то, что называют крахом… Марк боялся этого, но всегда считал, что что-то придумает, что-то изменит сам, или что-то изменится само собой… Но, это долго… И, еще… ко всему в добавок – я… Я была измучена расстоянием, его и своими проблемами, постоянными мотаниями по городам и отелям… Я не говорила ему, но он все знал. Мы были в каком-то клубке, из которого не видели выхода. Быть отдельно мы не могли, а быть вместе не умели.

Моя любовь к нему доходила до сумасшествия, любой его взгляд, неосторожный жест, задумчивость поднимали внутри меня огромную тревогу… Я жила в постоянном напряжении: я хотела, чтобы он улыбался, чтобы он радовался… Но в его взгляде я все чаще читала грусть и боль. Я часто плакала, закатывала истерики, ругалась с ним. И потом мы вновь смеялись, обожали друг друга и просили прощения. Но, я чувствовала, что должно что-то случиться, не знаю… У меня так часто бывает. И это предчувствие сбылось… Я пришла с вашим портретом, который почему-то взволновал его… Потом мы поссорились, я отдала портрет горничной, и все ждала его… Ждала. Ждала. Он исчез. Испарился. Я не знаю, что делать, я в отчаянии. Он был здесь, за этим столиком, когда мы с ним расстались. Я ушла в номер. Его нет уже более суток. Официант сказал, что вчера около шести вечера он сел в черный БМВ. Его телефон выключен. Что мне делать?

Здесь я одна, через два дня у меня заканчивается оплата за номер. У меня есть билет обратно… Но, как мне быть? Если он здесь… Что случилось? Я не знаю. И, самое ужасное, что последний раз, когда я его видела, мы были в ссоре. И… я не хочу возвращаться в отель.

Кей жалась в пледе, она сидела с опущенной головой, и ее взгляд рисовал однообразный треугольник от подлокотника кресла к зажигалке и глазам Жака. Она не знала, зачем все это говорит незнакомому человеку, но ей было все равно, что о ней думают. Он может в любой момент встать и уйти, но… он не уходил. Жак наблюдал за ней, и чем больше он слушал ее глубоководный голос, тем больше ему не хотелось из него выныривать. Он любил красивые женские голоса, которые за свою жизнь встречал не так много. Голос Кей был одним из них, в нем было что-то бархатное, мягкое, он будто бурлил на какой-то глубине, и затягивал, затягивал… И хотя он не любил английский, на котором Кей приходилось с ним изъясняться, за его угловатость, русский акцент будто округлял эти углы, убирая остроту и агрессию.