Чисто британское убийство. Удивительная история национальной одержимости - Люси Уорсли

И все же спустя шесть лет после появления пилеров стало ясно, что идея организовать в городе единую полицейскую службу оказалась здравой и служба эта сохранится. Примеру Лондона последовали и другие области. По образцу Службы Лондонской полиции — так официально именовались теперь пилеры — создавались полицейские силы в маленьких городках по всей Британии.

Однако ощущалась нехватка одного звена в цепи: занимаясь предотвращением преступлений, пилеры отнюдь не ставили своей задачей их раскрытие. Лишь в 1842 году в Службе Лондонской полиции было учреждено отделение расследования преступлений. Сыскное отделение состояло всего из двух инспекторов, шести сержантов и нескольких констеблей. Одетые в штатское детективы вышли на сцену, лишь когда общество свыклось с их одетыми в форму собратьями и стало им доверять.

Чтобы свыкнуться с существованием детективов, обществу потребовалось больше времени.

ПО СЛЕДАМ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Страшнее зрелища не видывали мы,

Кровь леденеет, замирает сердце...

Рифмы прямой наводкой (1855)

Одной из самых вопиющих и отталкивающих сторон рэтклиффских убийств сегодняшнему читателю представляется влечение, которое испытывали люди, толпой валившие к дому Марров в первые дни после трагедии. Они шли поглазеть на выложенные на кровати мертвые тела, и конца этому шествию не было. The Times писала: «Сенсация, вызванная этим самым чудовищным из убийств, столь велика, а желание посмотреть на место, где все произошло, столь безмерно, что проехать по Рэтклиффской дороге стало невозможно — ее запрудила толпа».

Столь мрачная история воспринималась тогда более хладнокровно, чем сейчас, по двум причинам. Во-первых, как рождение, так и смерть в то время были житейской обыденностью. В наши дни и то и другое принадлежит скорее медицине: люди чаще всего рождаются и умирают в больницах. В эпоху Регентства видеть умирающих в своей постели родственников было делом привычным, да и большинство женщин рожали дома. Покойника помещали в гостиной, чтобы соседи и друзья могли прийти отдать ему долг уважения. В Восточном Лондоне проживало много ирландцев, и у них бытовал обычай бдения у гроба усопшего, когда люди приходили со своим подношением — денежным пожертвованием на устройство поминок, выпивкой и закуской. Обычай этот и по сей день сохраняется в Ирландии, хотя по нашу сторону моря он себя изжил.

Во-вторых, правосудие, как мы видели, считалось в то время заботой скорее общины, чем профессиональных служителей закона. Огромное значение придавалось тому, чтобы довести всю информацию до сведения как можно большего числа людей. Вот почему дознание велось в ближайшем к дому Марров пабе «Веселый моряк», а всем двенадцати присяжным, которым предстояло вынести свое суждение, предложили самолично осмотреть дом еще прежде, чем были опрошены свидетели. (Увиденное там их явно потрясло.) Убийство Марров значимо еще и потому, что вскрыло ограниченность метода его расследования. Слухи, толки, мнения соседей и показания свидетелей в данном случае доказывают свою несостоятельность.

При этом множество людей устремились в дом Марров, движимые и еще одним побуждением: преувеличенным циничным любопытством. Чувство это развивалось у них исподволь. Георгианские леди и джентльмены привыкли забавляться, созерцая всякие кошмары и ужасы. К числу таких забав относились и посещения лондонского Бедлама, или же Бетлемской лечебницы, сооруженной в 1670 году в Моор-Филдс для душевнобольных. Управляющие этим учреждением разрешали — и даже поощряли — подобные посещения, так как плата за вход шла в казну лечебницы. Один француз, в 1725 году посетивший лечебницу, так описывает свои впечатления от увиденного в каморках, где содержались больные, признанные «опасными маньяками»:

Они пребывают там скованные цепями, и вид их страшен. По праздничным дням множество людей обоего пола, по большей части принадлежащих к простонародью, приходят в лечебницу, желая поразвлечься видом этих бедолаг, нередко вызывающих у них смех. Стоящий у выхода из этой обители скорби служитель ждет от вас пенни.

Начальство желало бы, конечно, привлечь в лечебницу людей состоятельных, образованных, возможных благотворителей, способных щедро одарить лечебницу. Но кто бы ни приходил в лечебницу, чувства они испытывали двойственные: развлекаться тут мешала жалость, причем и смеяться, и сострадать нередко можно было одновременно. Посетивший Бедлам позднее поэт Уильям Купер признавался, что, несмотря на охватившее его чувство жалости к несчастным, вид их его повеселил.

Горестное состояние бедных пленников не оставило меня равнодушным, и я проникся их несчастьем, но безумие их порою выражалось так забавно и причудливо, что было невозможно не потешаться над их выходками, что я и делал, в то же время сердясь на себя за это.

Наряду с тягой к возвышенному, дикому и опасному, эти чувства — ужаса, благоговейного изумления и угрозы, наблюдаемой с безопасного расстояния, — выступают на первый план в произведениях искусства и литературы романтического направления. Они же — необходимая составная часть переживаний людей, смакующих убийство.

К XIX веку представителям высших и средних слоев общества, чтобы пощекотать себе нервы, не было нужды посещать дома для умалишенных — они могли просто снять с книжной полки роман Мэри Шелли «Франкенштейн» (1818). («Если ты примешь мои условия, я оставлю всех вас в покое, если же откажешься, я всласть напою смерть кровью всех твоих оставшихся близких».)5 Но неграмотный рабочий люд той эпохи имел возможность испытать нечто подобное, посещая места преступлений.

*

В 1823 году, когда в свет вышло второе издание «Франкенштейна», произошло так называемое элстрийское убийство, совершенное устроителем боксерских матчей, плутоватым страховым агентом, игроком и довольно-таки неуклюжим убийцей Джоном Фертелом. Жертвой стал его товарищ по клубу Fancy, сомнительному и темному сообществу, объединявшему профессиональных боксеров и их поклонников, делавших ставки на исход матча и обсуждавших достоинства и недостатки спортсменов.

Бизнес их был весьма шатким: городские власти с большой неохотой предоставляли площадки для боксерских поединков, так как от собиравшихся буйных толп можно было ожидать любого непотребства, и клубу Fancy приходилось устраивать свои сборища в чистом поле за городом. Стечение народа при этом бывало гигантским. Наподобие толп нелегалов 1980-х годов, люди со всех сторон стекались к боксерским рингам — огороженным веревками площадкам в 8 квадратных футов, — и начиналось состязание, в ходе которого крупные суммы переходили из рук в руки.

Фертел пригласил некоего Уильяма Уира, вращавшегося в одних с ним кругах, в коттедж близ Элстри в Хартфордшире выпить и поиграть в карты. Его целью были немалые деньги, которые, как он знал, имел при себе Уир. Убийца прибыл в Хартфордшир в наемном конном экипаже, получившем впоследствии известность и тщательно исследованном как наглядное свидетельство преступления.

В тот октябрьский вечер Фертел застрелил Уира, после чего вместе с двумя сообщниками перерезал ему горло. Одним из сообщников был Уильям Проберт, владелец дома возле Джинс-Хилл-Лейн. Три незадачливых преступника бросили тело в пруд неподалеку от дома Проберта, но по зрелом размышлении решили, что место это не столь надежно, и, выловив труп, переместили его в другой пруд, подальше. Затем с пугающим хладнокровием они вернулись в дом Проберта, где до самого рассвета распевали песни и уплетали свиные отбивные.