О нас троих - Андреа де Карло

— Тоже мне, проблемы.

— То есть? — удивился я, и все думал, что мог бы порекомендовать его Марко на роль в фильме, хотя бы за его глаза, как у хищника-неудачника, который решил выживать любым способом.

— Тоже мне, проблемы, — повторил Сеттимио Арки. При этом он ни минуты не оставался в покое: колени ходили ходуном, тощее тело, плечи, голова — все дергалось, да и взгляд перехватить было невозможно — то ли он таким образом запутывал собеседника, то ли не мог справиться с постоянной внутренней тревогой. (Марко тоже не знал ни минуты покоя: ни дома, ни на улице, но впечатление он производил все же другое, словно постоянно искал что-то и не мог найти.)

— Что ты хочешь этим сказать? — снова спросил я, чувствуя, что слабею, впустую растрачивая слова, и еще мной овладело внезапное отчаяние при мысли, что Мизия осталась во Флоренции.

— Оборудование я тебе достану, — сказал Сеттимио Арки, не сводя глаз с попы девушки, которая надевала пальто, собираясь уйти. — Только дайте роль в фильме. Черт возьми, я же всегда мечтал стать актером! — Он прицелился в меня указательными пальцами обеих рук, будто из двух пистолетов, и засмеялся своим торопливым, судорожным смехом.

Через несколько часов я уже забыл об этой встрече и снова принялся обсуждать с Марко в самой абстрактной форме, что бы мы хотели сделать, открыть, показать нашим фильмом. Опять мы углубились во второстепенные детали, неумолимо приближаясь к основному препятствию — реальным проблемам.

Но Сеттимио Арки ничего не забыл: через пять дней после нашего разговора он позвонил в домофон моего дома:

— Ливио, выйди-ка на минуту, да поживее.

Раздраженный его командным тоном, я все же спустился вниз, Сеттимио усадил меня в видавший виды «фольксваген-жук» и кивнул на заднее сиденье: там лежали два мешка для мусора, а в них — коробки с цветной пленкой Kodak и старая шестнадцатимиллиметровая камера Beaulieu с дополнительными бобинами, солнцезащитными блендами и кучей всяких принадлежностей, а еще профессиональный магнитофон Nagra.

— Ну что? — сказал он, явно довольный собой; насмешливо посмотрел на меня. — Подходит? Подходит?

— Подходит, — ответил я. Мы затащили все ко мне в квартиру, и я сразу кинулся звонить Марко, но не стал ничего объяснять, сказал только: — Приезжай быстрее. У меня для тебя сюрприз.

Марко появился примерно через час: даже когда он говорил «Я мигом», его все равно что-то обязательно отвлекало. Со временем у него были особые отношения: он всегда и везде появлялся в самую последнюю минуту, да еще еле переводя дыхание, словно ему пришлось преодолевать немыслимые препятствия. Войдя в мою квартиру-пенал и увидев Сеттимио Арки, который буравил его своим звериным взглядом, он замер на месте: Марко не любил сюрпризы, да и с незнакомыми людьми всегда держался настороже, поэтому теперь он смотрел на меня, как на предателя, заманившего его в ловушку. Я их даже не познакомил: просто схватил Марко за руку и потащил к кровати, на которой мы с Сеттимио разложили камеру и все остальное.

— Взгляни-ка, — сказал я.

Марко застыл на месте с остановившимся взглядом и странным выражением лица, которое я не сразу смог себе объяснить: он был одновременно удивлен и растерян. Позднее я понял, что в тот момент он открылся мне с еще одной стороны: когда у него появилась реальная возможность осуществить то, что он так настойчиво представлял себе, он вдруг почувствовал себя припертым к стенке. То, о чем он только мечтал, вдруг навалилось на него, повисло грузом на плечах, столкнуло с реальностью — пути назад уже не было.

Но в этом подвешенном состоянии он находился всего несколько секунд и тут же просиял, смотрел и не верил, трогал руками то камеру, то магнитофон, то коробку с пленкой, хлопал меня по плечу, с силой сжимал руку Сеттимио, хлопал по плечу и его тоже и говорил: «На следующей неделе начинаем снимать фильм! Да нет, прямо сейчас, немедленно!»

После этого отношения Марко со временем и пространством изменились, в нем пробудилась энергия во сто крат целенаправленней и осмысленней. Теперь он просыпался не в десять утра, а в семь, приходил к моему дому и звонил в домофон, когда я еще спал глубоким сном, вытаскивал на улицу, и мы бродили по Милану, разыскивая подходящие для съемок места и людей, заводили полезные знакомства, составляли план работы. Свойственное ему волнение сузилось и локализовалось, стало более предметным и продуктивным.

Я постоянно думал о Мизии. Просыпался и сразу вспоминал о ней, работал с Марко над подготовкой к съемкам и тоже думал о ней. Я словно заболел ею с первой минуты, как увидел, болезнь прогрессировала после прогулки в парке, и с тех пор мое состояние еще усугубилось. Временами мне казалось, что я думаю совершенно о другом, а потом вдруг понимал, что все равно о ней. Что бы я ни делал, стоило прерваться на секунду — и сразу учащалось сердцебиение, а голову заполняли хаотичные видения, воспоминания о Мизии.

Я звонил ей две пятницы и две субботы подряд, но никто не отвечал: ни она, ни брат. Раздавались длинные гудки, пока связь не прерывалась; я звонил в разное время суток, но все без толку. Я ругал себя последними словами за то, что не спросил ее флорентийский номер. Чувствовал себя одиноким, брошенным среди всех наших дел, слов, телефонных звонков и беготни, связанной с фильмом Марко; из-за того, что я не мог увидеть Мизию, все, что я делал, тускнело и не приносило никакого удовольствия, теряло всякий смысл.

Наконец, на третью субботу она сама мне позвонила, и я услышал в трубке ее жизнерадостный и чуть застенчивый голос:

— Это Мизия Мистрани. Не забыл меня? Не хочешь повидаться?

Я тотчас перезвонил Марко предупредить, что не смогу ему сегодня помочь, он, на мое счастье, оказался занят — в поте лица дорабатывал сценарий — и потому почти не слушал меня; я выскочил из дома больше чем за час до встречи, просто не мог сидеть в четырех стенах и ждать.

Чтобы убить время, я колесил на велосипеде по окрестностям, и когда, наконец, добрался до улицы, где мы назначили свидание, Мизия уже пришла; она казалась пятном света на фоне свинцово-серого города, стояла, засунув руки в карманы своего необычного синего пальто, отвернувшись, избегая липких взглядов проходящих мимо мужчин. Я снова поразился тому, что она пришла специально ради меня, все вглядывался в нее, пока дистанция сокращалась, и чувствовал легкое головокружение.

Я слез с велосипеда и обнял ее, но сделал это так неуклюже, что велосипед грохнулся на землю, и колеса продолжали крутиться в воздухе. От волнения движения мои стали совсем беспорядочными, и, чтобы отвлечься, я стал искать взглядом велосипед Мизии.

Она развела руками в присущей ей шутливой манере, улыбнулась, но не слишком весело:

— Велосипед я оставила брату, и его украли.

— Вот сволочи, — возмутился я. Будто наяву, я видел, как она крутит педали: спина прямая, сама такая хрупкая, спокойная, ноль внимания на движение на улице; я был готов перевернуть вверх дном весь Милан, прочесать один двор за другим, только бы вернуть ей велосипед.