Дело Дрейфуса - Леонид Прайсман

Майор Форцинетти немедленно сообщил военному министру, начальнику Генштаба и военному губернатору: «…напали на ложный след, этот офицер невиновен»[50]. Интересно, что все высшие чиновники судебного ведомства, видевшие Дрейфуса в тюрьме или на процессе, были убеждены в его невиновности.

Поздними вечерами к находившемуся в таком диком состоянии человеку приходил его следователь Пати де Клам. Не предъявляя никаких обвинений, он диктовал ему какие-то отрывки, показывал какие-то клочки бумаги и спрашивал у Дрейфуса: не узнает ли Дрейфус свой почерк. Он бросал загадочные намеки и театрально уходил. Майор Форцинетти рассказывал, как во время своего первого визита в тюрьму Пати де Клам спросил его: «Можно ли внести в его (Дрейфуса) келью довольно сильный фонарь, которым он хотел неожиданно осветить лицо заключенного. Я ответил, что это невозможно»[51].

И все-таки мы в XIX веке и во Франции. У нас это может вызвать улыбку. Начальник тюрьмы, который полон сочувствия к заключенному и не боится заявлять о его невиновности на всех уровнях. «Бедный следователь», который не может прибегнуть даже к такой невинной пытке.

Начиная с 27 октября Пати де Клам приходит ежедневно, он хочет добиться признания, но Дрейфусу не в чем признаваться. На следователя оказывается давление, и он пускается на всяческие уловки. В частности, пытается сыграть на желании Дрейфуса увидеться с военным министром генералом Мерсье.

«Пати де Клам: Я вам показываю доклад экспертов, которые заявляют, что инкриминируемый документ написан вашей рукой. Что вы можете возразить?

Дрейфус: Я заявляю еще раз, что никогда не писал этого письма.

Пати де Клам: Министр готов принять вас, если вы намереваетесь приступить к признаниям.

Дрейфус: объявляю еще раз, что я невиновен, и признаваться мне не в чем. Между тем я не могу объяснить себе этой ужасной загадки. Пусть сведут меня с начальником тайной полиции – и все свое состояние, всю свою жизнь я посвящу разъяснению этого дела.

Пати де Клам: Вы желали, чтобы вас направили под надзор полиции, вы хотите объясниться с министром. Он вас примет, если вы признаетесь.

Дрейфус: Я не признаюсь. Мне не в чем признаваться, даже если мне не придется увидеться с министром»[52].

Пати де Клам пытается собрать улики, компрометирующие Дрейфуса, найти нравственные мотивы преступления, совершенного им. Но никаких мотивов для преступления ни Пати де Кламу, ни парижской префектуре найти не удалось. Дрейфус богатый человек, его состояние достигает 600 тысяч франков. У него с женой около 25–30 тысяч франков годового дохода. Пати де Клам вынужден констатировать в своем докладе, что «…Дрейфус ведет жизнь пропорционально своим средствам»[53]. Попытки обвинить его в ведении крупной карточной игры или трате денег на женщин легкого поведения ни к чему не привели. С этих сторон он был безупречен. Единственное, что смогли выжать из его бумаг, – это записи о том, что он недавно заплатил карточный долг в 50 франков. Дрейфус объяснил, что «…не любит играть в карты, но что однажды в каком-то собрании он для вида, по необходимости, был принужден принять участие в игре и что тогда ему пришлось проиграть эту крупную сумму в 50 франков!»[54]. Человек, которого ждет прекрасная военная карьера, из семьи, известной своей преданностью Франции, единственный еврей в Генштабе. Зачем ему продавать военные секреты?

Пати де Клам понимает, что с такими данными лучше не доводить дело до суда, и 29 октября предлагает начальству отказаться от судебного преследования. Но генералы решили вместо отсутствующих доказательств выставить антисемитские утверждения. Идя на грубое нарушение закона, задолго до окончания следствия они сообщили об аресте Дрейфуса Дрюмону. Анри пишет последнему: «Любезный друг! Я говорил Вам, что это капитан Дрейфус, тот, что живет на шестой авеню Трокадеро, который арестован 15-го за шпионаж и теперь находится в тюрьме Шерш-Миди. Сказали, что уезжал, потому что стараются потушить дело. Весь Израиль в движении»[55].

29 октября в Libre parole, а 1 ноября в Eclair появляются соответствующие заметки. «Правда ли, что по приказу военной власти произведен весьма важный арест? Если, правда, то почему военные власти сохраняют молчание?»[56] Вслед за тем вся клерикальная и антисемитская пресса срывается с цепи. Мы узнаем, что Дрейфус в течение многих лет выдавал военные секреты, что он был виновником ареста многих французских офицеров за границей. Газеты кричали, что богатые евреи, встречая поддержку среди высших военных чинов, стремятся замять дело и спасти своего единоверца. Газеты прямо упрекали генерала Мерсье, что он стремится воспользоваться отъездом генерала Буадеффра в Петербург на похороны Александра III, чтобы освободить Дрейфуса.

Для Мерсье эти нападки очень выгодны. Они создают видимость его беспристрастности. Подождав месяц, 28 ноября в интервью газете Le Figaro Мерсье заявил: «Я сообщил главе правительства и прочим своим коллегам подавляющие своей убедительностью донесения, которые к нам поступили. Больше я ничего сказать не могу, так как расследование еще не кончено. Одно добавлю – это то, что виновность этого офицера несомненна, что он имел сообщников среди штатских»[57]. Суд еще не состоялся, и та кое заявление беспрецедентно. Офицеры военного суда должны были его воспринять как приказ. Обескураженные всей этой кампанией нападок и уверениями в стопроцентных доказательствах, будущие защитники Дрейфуса молчат и пока что верят в его вину. Пока во Франции нет дрейфусаров, но они могут возникнуть в будущем, и это заявление Мерсье – прямое им предостережение. В любой момент их могут обвинить в шпионаже. XX век с его будущими дикими процессами 30-х годов начинал отчетливо проступать сквозь уходящий в прошлое XIX век.

3 декабря правительственный комиссар майор А. Бриссе представил заключение о предании Дрейфуса суду, а 19 декабря при закрытых дверях, несмотря на протесты адвоката Дрейфуса Э. Деманже, суд начался. Против Дрейфуса имелись следующие улики: бордеро, обвинительный акт, составленный майором Д'Ормешвиллем, показания 27 свидетелей – офицеров.

Обвинительный акт не содержит никаких улик против Дрейфуса, поэтому ему вменяют в вину буквально все. Многие обвинения носят явно анекдотический характер. Например, его обвиняют в хорошем знании иностранных языков, особенно немецкого, в мягком и «…можно даже сказать, покорном характере, что весьма выгодно в шпионских сношениях с агентами иностранных государств»[58], а также в «чрезвычайной гибкости ума»[59]. Органы обвинения попросили полицейскую префектуру Парижа составить доклад о личной жизни Дрейфуса. Как я уже говорил, этот доклад для него очень благоприятен. Он был передан майору Анри и… исчез на шесть лет, пока не был обнаружен. Вместо него в обвинительном акте – обрывки сплетен, собранные полицейским агентом Гене, которые он ничем не может подтвердить. Но и в этих сплетнях нет ничего компрометирующего Дрейфуса. Показания офицеров также не содержат никаких улик. Несмотря на все их старания, они ничего не могут вспомнить, кроме того, что Дрейфус заходил в такие бюро, где ему нечего было делать, наводил справки о том или другом документе. Председатель суда был вынужден отвергнуть все улики, кроме бордеро. Версия о том, что в бордеро говорится о сверхсекретных данных, не выдерживала критики. Один из документов, названных в бордеро, а именно руководство по стрельбе для полевой артиллерии, по позднему вынужденному признанию генералов, можно было купить даже в книжной лавке. В отношении другого документа – записки о Мадагаскаре – рассказывалось, каким незаконным путем Дрейфус мог раздобыть этот секретный документ. Но вскоре выяснилось, что обвинение ошиблось. В той записке вообще не было никаких секретных данных. Один из главных антидрейфусаров генерал Г. Роже заявил: «Существуют две заметки о Мадагаскаре. Одна составлена в декабре 1893 года, в этой заметке заключаются одни географические сведения, ее-то и списывал ефрейтор Бернолен, и именно о ней идет речь в докладе Д'Ормешвилля… Есть и другая заметка о Мадагаскаре, имеющая несравненно большее значение»[60], которая была составлена в августе. Генерал Мерсье выступил со своеобразным заявлением, вообще перечеркивающим весь обвинительный акт: «Я думаю, что майор Д'Ормешвилль в своем докладе ошибся, отнеся бордеро к другой дате, а не к августу. Труды Мадагаскарской комиссии не могли иметь в то время никакого значения, а доклад этой комиссии был окончен лишь 20 августа»[61]. В будущем офицеры-артиллеристы докажут, что в бордеро имелись выражения, которые артиллерийский офицер Дрейфус просто не мог употребить. В бордеро имелась фраза: «Я отправляюсь на маневры», но выяснилось, что Дрейфус не только не был на маневрах, но точно знал, что он на них не будет. Кроме того, так не говорят по-французски, и это тем более странно в устах такого образованного человека, как Дрейфус.