Дело Дрейфуса - Леонид Прайсман

Июль 1884 года: «Офицер усердный, умный, весьма живой, вполне пригоден для военной службы».

Январь 1886 года: «Офицер живой, превосходный наездник, умен, прекрасно управляет батареей. К несчастью, имеет жалкую интонацию».

Август 1887 года: «Лучший поручик из батарейной группы. Много знает и продолжает учиться. Располагает великолепной памятью и живым умом, прекрасный преподаватель и командир. Отлично управляет маневрами, конными и пешими».

В 1890 году он произведен в капитаны второго артиллерийского полка и отправлен в центральную школу военной пиротехники. Он ведет курс математики и рисования для учеников, готовящихся в военную школу. В 1891–1892 годах Дрейфус учится в Высшей военной школе. Поступив в нее 76-м из 81, он выпущен под девятым номером. Отзыв руководства военной школы очень благоприятен для Дрейфуса: «…хороший офицер, живой ум, быстро соображает, работает легко, имеет привычку к труду. Очень пригоден для службы в Генштабе»[69]. В 1893–1894 годах – служба в Генштабе. Отзывы и здесь благоприятные, хотя у некоторых офицеров и генералов Дрейфус вызывает антипатию, и они пытаются испортить мнение о нем. Но пока у них ничего не выходит. В 1890 году он женится на дочери богатого парижского негоцианта Люси Гадемар. К октябрю 1894 года у них уже было двое детей. Казалось, Дрейфус был баловнем судьбы. В своем письме к жене из тюрьмы он вспоминал об этом времени: «Мы были так счастливы! Все улыбалось нам в жизни. Помнишь ли ты, как я говорил тебе, что нам не в чем никому завидовать? Положение, богатство, взаимная любовь, прелестные дети – все было в нашем распоряжении. Ни одного облачка на горизонте, и вдруг этот страшный громовой удар, неожиданный и невероятный. До сих пор мне иногда кажется, что я нахожусьво власти кошмара»[70].

Я уже говорил о том, как Дрейфус реагировал на заключение в тюрьму и на предъявленное обвинение. Бесспорно, реакция любого невинного человека была бы достаточно бурной, но у Дрейфуса все усиливалось из-за его французского национализма и ненависти к Германии. Когда он пишет об этих чувствах, то трудно поверить, что эти строки написаны умным нормальным человеком. В письме к жене он пишет о своем посещении Эльзаса: «Помнишь ли ты, как я тебе рассказывал, что, очутившись лет около десяти тому назад в Мюльгаузене, я услышал под моими окнами звуки немецкой военной музыки, праздновавшей годовщину Седана? Мое горе не знало границ, я плакал тогда от бешенства. Я кусал на себе платье со злости и поклялся посвятить все свои силы, все свои умственные способности для служения моему отечеству против того, кто так дерзко оскорблял печаль Эльзаса»[71].

В его переписке с женой есть много мест, посвященных Франции: «Гордые собой и достойные друг друга, мы в изгнании покажем спокойствие двух честных сердец, все силы которых поглощены нашим дорогим отечеством Францией»[72]. В другом письме он мечтает о том времени, когда «…моя невинность будет признана и возвещена по всей дорогой Франции, моей родине, в жертву которой я всегда приносил свой ум, свои силы, которой я хотел посвятить себя до последней капли крови»[73].

Он часто призывает жену мужественно переносить все испытания и быть настоящей француженкой, истинной дочерью Франции. Детей нужно воспитывать настоящими французами, достойными своего отечества Франции. И ни разу, ни в одном письме он не вспоминает, что он, его жена и его дети – евреи, что страдают они как евреи. Он не призывает их выносить испытания как евреи, вести себя достойно, как евреи. И дело не в цензуре, которой подвергались его письма, хотя, без сомнения, в какой-то степени это соображение влияло на него. Он просто совершенно искренне, вместе с горсточкой таких, как он, ассимилированных евреев, считает себя французом, в то время как вся Франция кричит, что он жид, и в силу этого простого факта, естественно, изменник. Но все-таки в этих письмах поражает другое. Вся Франция захлебывается от ненависти к Дрейфусу и его народу, но, оказывается, Дрейфус эту ненависть понимает и одобряет. «И этот народ прав. Ему сказали, что я был изменником»[74].

5 января 1895 года, сцена разжалования. Мы помним те дикие оскорбления, которым подвергался Дрейфус со стороны толпы, особенно со стороны его товарищей-офицеров. Мы знаем, какое впечатление произвела эта сцена на Т. Герцля. «…А презрительные взгляды, бросаемые на меня со всех сторон, ясно говорили, почему я был там. Но как хорошо я их понимаю! На их месте я не смог бы сдержать свое презрение против офицера, которого называют изменником, но – увы; вот в чем трагизм положения – этот изменник я»[75]. Интересно, окажись Дрейфус в толпе, он тоже кричал бы: «Жид, изменник!» и «Смерть евреям!»? Нет, все-таки Дрейфус – обычный офицер со всеми предрассудками своего сословия. И таким он останется на всю жизнь. Его дело раскроет глаза евреям всего мира, но только не ему. Он ничего не поймет ни в мощном движении в его защиту, которое раскололо Францию на две части, ни в сионистском движении, в возникновении которого его дело сыграло такую большую роль.

В одной из американских книг о Дрейфусе рассказывается, как незадолго до своей кончины, последовавшей в 1935 году, он играл в карты. Его партнер сообщил мимоходом об аресте какого-то лица по обвинению в шпионаже и тут же, поняв бестактность сделанного им замечания, поспешил добавить, что, по его мнению, задержанный вряд ли виновен. Хладнокровно делая очередной ход, Дрейфус возразил: «О, не знаю. Все же не бывает дыма без огня»[76].

В этой анекдотической истории – весь Дрейфус.

А пока ничего не понимающий, ошеломленный экс-капитан 17 января отправлен в Ла-Рошель. Бывшая протестантская столица стала обычным французским католическим городом. Жители заранее были настроены соответствующим образом. Дикая сцена на вокзале. Крики, ругань, побои на глазах улыбающегося конвоя. Вслед за тем его отправили на Королевский остров и конечный пункт назначения – в тысяче километров от Франции, на Чертов остров (Диабль (фр. Ile du Diable) – один из трёх островов архипелага Иль-дю-Салю, в 13 км от побережья французского департамента Гвиана). На острове он заперт в небольшой хижине, отделенной от помещения надзирателей решеткой. Часовые меняются каждые два часа, отодвигая засов, создавая неимоверный шум. Постепенно режим на острове все более ухудшается. Гулять ему разрешили вначале на пустынном клочке острова в сопровождении охраны, затем только вокруг хижины, а вскоре запретили гулять там, где видно море. Затем окружили хижину двойным забором высотой в два с половиной метра, и Дрейфус может гулять только внутри него. Его заковали в кандалы, и на ночь их прикрепляли к кровати, на которой он спал. Ему позволяют получать не оригиналы писем жены, а только их копии. В 1896 году отобран дневник, а затем прекратились посылки с книгами. В связи с первыми действиями дрейфусаров режим ужесточается. Весь день надзиратели задают ему назойливые вопросы, а ночью, когда его преследуют кошмары, они прислушиваются к каждому вырвавшемуся стону, чтобы тут же сообщить начальству. В июне 1897 года он предупрежден, что при малейшей попытке к бегству будет убит. Его состояние ухудшается. Дрейфуса мучают лихорадка и дикие желудочные боли, так как он сам варит себе пищу в посуде из ржавого железа, а ест на бумаге или кусках тола – тарелок не было. Не удивительно, что он пишет в дневнике: «В конце концов, меня замучают до смерти страданиями или заставят покончить самоубийством во избежание сумасшествия»[77].