Восьмая жизнь Сильвестра - Александр Васильевич Сивинских

догадку Дмитрия подошедший Суркис. – Поэтому её можно без опаски поднимать на высоту до двух с половиной метров. Впрочем, максимальный вылет телескопических стержней – два восемьдесят.

– Так вот почему они такие толстые, – сказал Лагунов. – А зачем её поднимать?

– По технологии предусмотрено, – уклонился от прямого ответа коротышка. – Давай-ка, полковник, уберём с дороги школьный инвентарь.

Они оттолкали тележку в сторону, убрали выпавшие коробки. Сдержанно подвывая, в ворота кормой вперёд вплыл танк. Механик вёл машину крайне аккуратно, будто не по заводскому двору, а по цветнику пробирался. Лагунов побежал к платформе, вскарабкался на сцепку и начал руководить маневрами.

Суркис тоже надумал помогать. Забегал то справа, то слева, что-то кричал, размахивал руками – словом, как всякий гражданский только мешал. Полковник терпел эту суету минуты две, а потом прогнал Рудольфа Борисовича прочь. Сказать по совести, не совсем культурно. Учёный в своём Ленинграде таких выражений, поди, и не слыхивал.

Когда они наконец закрыли замок сцепки, хлынул дождь.

* * *

Танк медленно плыл над бетонкой. Лагунов приказал держать скорость не выше двенадцати километров в час, и Галеев выполнял распоряжение безукоризненно. Сам полковник сидел сейчас на броне, напряженно озирая окрестности. Дождь чертовски мешал, заливал стёкла противогаза, поэтому Дмитрий наплевал на безопасность и снял маску.

Обиженный грубостью полковника Суркис забрался в маленькую кабинку, примостившуюся на левой скуле платформы, и чем-то там занимался. Наверное, опять баловался с монеткой. Алевтина Игнатьевна и Саша Донских сидели в танке. Крылова за время погрузки успела наведаться в административный корпус завода, притащила оттуда несколько толстенных папок, и сейчас взмыленный старшина выполнял для нее некие чрезвычайно важные расчёты. Выведенные наружу «лягушки» вычислителя похрюкивали с пулемётной скоростью, сбрасывая отработанный воздух.

Дождь понемногу слабел, гроза сваливалась к северу. И когда вновь громыхнуло, звук показался Лагунову необычным. Слишком сухой, тихий и… близкий, что ли? На гром это совсем не походило. Дмитрий закрутил головой.

Дымная полоса скользнула с неба, появившись ниоткуда. Упёрлась в заднее колесо платформы и лопнула огненным шаром, мгновенно превратившимся в чёрную кляксу из чада и гари. Полетели ошмётки резины. Второй дымный вектор возник практически сразу за первым. Удлинился, клюнул в землю рядом с местом первого взрыва. Ещё одно колесо перестало существовать. Платформа накренилась, вильнула.

– Галеев, стой! – заорал Дмитрий в ларингофон.

Танк остановился сразу, но тяжелая платформа, прежде чем замереть, по инерции проехала еще пару метров, толкая его перед собой. А остановившись, сразу осела на корму. Издав душераздирающий скрежет, контейнер сдвинулся с места.

Дверца маленькой кабинки, расположенной на платформе, с треском распахнулась. Пушечным ядром из нее вылетел Суркис, стремглав бросился к танку, сорвал с креплений лом и помчался назад. Сунул лом под платформу рядом с уничтоженным задним колесом, присел, уперся в получившийся рычаг плечом и со сдавленным ревом, больше похожим на стон, начал вставать.

– Галеев, домкрат к платформе! – страшным голосом закричал полковник. – Сашка, заряжай осколочный. Живо!

Он до рези в глазах всматривался в затянутое тучами, располосованное струями дождя небо, и в какой-то момент вдруг прозрел. Он увидел то, что искал. Сразу целиком, подробно и абсолютно чётко. Гигантская сигара цепеллина, а под ней, словно рыба-прилипала под акулой, – треугольная гондола. Винты вращаются еле-еле, а на боку гондолы открывается чёрный зрачок. Его взгляд смертелен.

Лагунов рванул люк на башне и солдатиком нырнул внутрь.

Выпущенный с цепеллина снаряд, нарисовав ещё одну дымную полосу, ударил в башню. Танк присел. Все приборы наблюдения мгновенно ослепли, сметённые беспощадным ураганом осколков. Но полковнику Лагунову они были не нужны. Он помнил расположение вражеского аппарата настолько точно, будто тот был нарисован жирными мазками на огромном листе бумаги, пришпиленном к горизонту.

Маховики ручной наводки орудия вращались мягко и плавно. Подпружиненная крышечка, прячущая клавишу спуска, будто сама откинулась, приглашая большой палец нажать, надавить. Поставить точку.

– Снаряд? – спросил Лагунов.

– В стволе, – отозвался Донских.

Пушка рявкнула, танк качнулся. Затвор выплюнул отстрелянную гильзу. Вентиляторы рассержено зажужжали, отсасывая удушливый дым.

– Ещё осколочный.

– Готово, командир.

Лагунов знал, что попал и в первый раз, но он привык бить наверняка. Пушка снова рявкнула.

* * *

Крышку командирского люка заклинило, выбираться пришлось через люк наводчика. «Микадо» падал. Он ещё боролся за место в небе, цеплялся разорванными боками за воздух, но его уже ждала, манила мокрыми зелёными ладонями сосен пермская земля. Закруглённый нос клонился всё ниже. По обмякшим бокам бежали волны маскировочных пятен – будто судороги. От гондолы практически ничего не осталось. Два осколочных трёхдюймовых снаряда развалили её пополам, подожгли. Из растерзанного брюха что-то сыпалось – не то люди, не то просто хлопья сажи.

Галеев бешено качал рычаг гидравлического домкрата. Платформа понемногу выравнивалась. Полковник ринулся на помощь. Когда он подбежал, горизонтальное положение было практически восстановлено. Оставив командира добирать последние миллиметры, Галеев рысцой припустил к сцепке. Там были закреплены два запасных колеса – кажется, даже накачанных. Старшина Донских вылез из танка и уже вовсю орудовал гаечным ключом.

– А ведь я удержал её, Дима, – прохрипел Суркис. – Сам не верил, но удер…

Он вдруг обмяк и повалился ничком. Лицом в раскисшую землю. Рядом шлёпнулся лом.

Лагунов опустился рядом с ним на колени, перевернул тяжелое тело. Дыхание у Рудольфа было прерывистым, смуглая кожа побледнела, будто выбелили. На губах лопались пузырьки пены.

Подбежала Крылова. Без противогаза, как и все остальные.

– Что с ним?

– Кажется, инфаркт. Он говорил, что у него сердце…

– Да знаю я, что сердце! Ах, дьявольщина, как же не вовремя. Ведь нам его не довезти.

– Скорей всего, – сказал Лагунов.

Он запустил руку под плащ, нашарил в нагрудном кармашке портсигар. Вытащил, открыл, достал из зажимов пластиковый шприц-тюбик. Зубами скрутил колпачок с иглы. Воткнул Суркису в бедро, сильно сжал тюбик пальцами.

– Это промедол, обезболивающее. От смерти не спасёт, но…

– Умирать здесь я ему не позволю, – сказала Алевтина твердо. – Во всяком случае, не так. Не в грязи.

– Сейчас позову ребят. Перенесём на танк.

– Оставьте. Всё будет по-другому. Да, по-другому. Только не мешайте мне. И ради всего святого, постарайтесь и дальше держать платформу ровно.

Крылова быстрым шагом направилась к передней части платформы. Забралась в кабинку. Послышались щелчки переключаемых тумблеров.

Крышка, запирающая контейнер с зеркалом, приподнялась. Поползли вверх блестящие штоки гидравлических столбов.

– Что она делает, товарищ полковник?

Галеев и Донских подкатили запаску и сейчас стояли, недоуменно уставившись на контейнер.

– Не знаю. Но думаю, скоро выясним.

Крышка остановилась, поднявшись примерно на полтора метра. С приятным шорохом в её центре открылось забранное диафрагменным затвором отверстие. Крылова выпрыгнула из кабины, подошла к танкистам.

– Полковник, снимите верхнюю одежду с Рудика и положите его в центр зеркала. Донских, ты пойдёшь со мной. Нужно сделать ещё несколько расчётов.

– Алевтина Игнатьевна, – сказал Лагунов. – Никто с места не сдвинется, пока мы не получим объяснений. Что это за линза? Почему её так хотели получить