Восьмая жизнь Сильвестра - Александр Васильевич Сивинских

Раздалась приятная музыка, двери поезда распахнулись. Лагунов поблагодарил седенькую проводницу за приятную поездку, спрыгнул на перрон. Осмотрелся. Невзирая на раннее утро, встречающих было много.

Алевтина и Суркис его ещё не заметили, глядели в другую сторону. На Алевтине было легчайшее цветастое платье без рукавов, перетянутое в талии беленьким пояском, и белые туфли-лодочки. В крупных кудрях модной завивки вспыхивали жемчужные зернышки. Рудольф Борисович восседал в механизированной коляске, похожей на мотоциклетный прицеп. Лысина Суркиса сверкала будто полированная, но пуще того сияла лазоревым лаком и хромированными накладками коляска. По её бокам на треугольных рамах размещались колёса – пузатые, как кольца варёной колбасы. Ходить Суркис пока не мог. Во время памятной экспедиции он не только надорвал сердце, но и повредил позвоночник.

– Эгей, товарищи ленинградские оптики! – гаркнул Дмитрий. – Я здесь!

Но те и сами уже увидели его. Оба заулыбались. Алевтина махнула рукой. Коляска Рудольфа, басовито жужжа и фукая полупрозрачным сизым выхлопом, сорвалась с места. Достигла Лагунова за пару секунд, лихо описала вокруг него сужающуюся спираль, остановилась.

– Здорово, полковник! Видал, каков я нынче? Прямо-таки механический кавалерист. Только шашки не хватает. Говорят, ровно такой же аппарат у Иосифа Виссарионовича. Ты ж встречался с ним. Что скажешь?

– Ну что ты, у товарища Сталина куда проще! Да и не бензиновый, а электрический, вроде троллейбуса.

Лагунов засмеялся, обнял Суркиса, похлопал по твёрдой спине. Подошла Алевтина, протянула руку. Но Дмитрий отважно шагнул вперёд и обнял женщину тоже. Она тихонько взвизгнула.

– Молоток! Сразу видно советского офицера, – одобрительно сказал Суркис. – Надолго к нам?

– Рассчитываю на две недели.

– Ну, так прекрасно же! Если будет хороший гид вроде нашей Али, успеешь всё посмотреть, везде побывать. На футбол тебя свожу. «Зенит» – «Динамо» Киев. Полуфинал кубка СССР. Матч века!

Крылова засмеялась. В этом платьице, с этой причёской, она была ослепительно молода и красива.

– Может, он футбол и не любит вовсе.

– Я всё люблю, – сказал Лагунов.

– И снова молоток! – воскликнул Рудольф. – Слушай, Алевтина, ты бы поймала пока такси. Нам с Димой посекретничать нужно. Этак по-мужски.

Дождавшись, пока женщина отойдёт, Суркис посерьёзнел.

– Знаешь, полковник, она ведь влюблена в тебя. Места себе не находила, когда узнала, что приедешь. Отпуск выбила. Причёску вон за какие-то совершенно бешеные деньги соорудила. Ты уж её не обижай.

– Да я и не собирался, – растерянно сказал Лагунов. – Наоборот. Честно говоря, Рудольф Борисович, она мне тоже очень нравится. Только…

– Что ещё за «только»? Какие, к чертям, могут быть колебания в таком деле? Ты офицер или интеллигент вроде меня?

Дмитрий усмехнулся.

– Но ведь у неё муж есть. Тогда, в экспедиции я видел обручальное кольцо.

– Ну да, муж есть. То есть был. Сейчас от него половина осталась.

Лагунов опешил.

– Вы?

– Я, полковник.

– Как же тогда?

– А вот так. Не хочу, чтоб женщина, которую люблю, растратила молодость на инвалида, понял?! Ей жить надо, а не «утки» за мной выносить. Всё, дискуссия окончена. Беги за ней. Быстрее, Дима, пока я не передумал. – Суркис протянул руку, взял Дмитрия за предплечье и сжал – сильно, до боли. – Но если обидишь, клянусь, встану из этого гроба на колёсиках и в Неве утоплю. Не посмотрю, что герой.

Лагунов кивнул и быстрым шагом, не оборачиваясь, пошел прочь.

Алевтина ждала на площади перед вокзалом.

– Представляешь, ни одного такси! Спят до сих пор, что ли. А где Рудик?

– Сказал, что у него много работы. И что отдаёт меня в твоё полное распоряжение. – Лагунов подхватил женщину под руку. – Поэтому предлагаю не терять времени и немедленно заняться чем-нибудь интересным.

– Музеи пока закрыты, – проговорила она задумчиво. – Мосты уже сведены. Может, съездим на Васильевский? Там строят здание Медицинской Академии. Обещают двести этажей и поворотную конструкцию, следующую за солнцем. Этажей пятьдесят уже имеется. К тому же у меня там квартира поблизости, – добавила она. – Угощу завтраком.

– Завтрак с ослепительной красавицей на Васильевском острове. Это именно то, о чём я мечтал! – сообщил Лагунов. – Ты, наверное, умеешь читать мысли.

Алевтина порозовела.

– Тогда идём в метро?

– В метро ещё успеем. Я хочу видеть этот город.

– Значит, трамвай, – решила женщина. – Бежим, как раз наш подходит!

Чистый, блестящий, обтекаемый, похожий на лимонный леденец трамвай № 6 остановился и приветливо распахнул двери. Взявшись за руки, Дмитрий и Алевтина вошли в пустой, пахнущий фиалками, вагон.

Целоваться начали прежде, чем вагоновожатый повернул рукоятку контроллера.

Грибной дождь

Стремительно набежавшее облачко было совсем небольшим и походило на цветок сакуры. Солнце подрумянивало его «лепестки», окрашивая молочно-розовым, точно щёки фарфоровой куклы. Дождь из облачка сыпанул весёлый, быстрый, тёплый, с аккуратной радугой по краешку. Глядя на него, хотелось улыбаться и ловить капли языком.

Люди, попавшие под этот наполненный светом дождь, будто спятили. Кто-то заметался, словно обожженный кислотой. Кто-то просто лёг на землю и закрыл голову руками, тихо воя. Несколько бойцов начали палить по облачку из автоматов – странным образом это больше походило на приветствие, чем на оборонительный огонь, абсолютно сейчас бессмысленный. Комроты Свешников безумным кузнечиком запрыгнул на бронетранспортёр, заколотил рукояткой пистолета по бронелюку. Ему не отперли. Капитан, чудовищно матерясь, скатился с брони и нырнул под машину – в тот самый миг, когда она, выбросив клуб чёрного дыма, сорвалась с места. Рёв мотора заглушил и мат, и мокрый хруст раздавленного тела.

У Акихиро от этого неуслышанного, но воображенного с необычайной достоверностью звука стало кисло во рту и задрожали колени, но он продолжал снимать происходящее. Через несколько минут и он повалится на землю, чтобы никогда больше не встать. Однако сохранённые на плёнке кадры уцелеют – тяжёлый и чертовски неудобный фотоаппарат «Кристалл» герметичен и даже, кажется, бронирован. Пришедшие сюда позднее люди увидят наконец-то действие «грибного дождя» в, так сказать, процессе. Будь он проклят, этот лживый как вся здешняя красота, процесс.

Постепенно всё стихло, лишь взрёвывал запутавшийся в огромном кусте волосянки БТР. Истеричное бегство было коротким и напрасным – экипаж, видимо, опоздал задраить люки, и влага проникла внутрь. Прекратился и дождь. Бойцы теперь лежали все поголовно, совершенно неподвижные и как будто умиротворённые.

Мокрый насквозь Акихиро щёлкнул затвором последний раз и опустил руки. Он ждал. Ждал, когда умиротворение придёт и к нему, но оно почему-то не спешило. Не было ни боли, ни даже слабости. Он облизнул губы. Влага слегка отдавала полынной горечью. Акихиро сел на землю, складным ножом – другого оружия у него не имелось – подрезал пласт дёрна и засунул под него фотокамеру. Накрыл бугорок каской, закрыл глаза и стал ждать.

Было тепло и покойно. Он почти уже задремал, когда его не грубо, но настойчиво потрясли за плечо.

Здравствуй, Машенька.

Ты, должно быть, изумлена, что я пишу на бумаге, и спрашиваешь себя, что за очередная блажь настигла твоего обожаемого Васеньку? Не удивляйся, душа моя, современные средства