Впереди веков. Историческая повесть из жизни Леонардо да Винчи - Ал. Алтаев

Он брал в руки заветную арфу, на которой так чудесно играл, и в тоскующих, нежных аккордах изливал все, что накипело у него на сердце. Задумавшись, слушал сладкие звуки Леонардо, а когда учитель оставлял инструмент, он подходил к нему и тонкой рукой проводил по золотым струнам. Арфа пела; комната с низкими сводами наполнялась дивной гармонией импровизации юного музыканта. Ученики бросали кисти; любопытные лица высовывались в отверстие двери, ведущей на лестницу. Растроганный Верроккьо горячо обнимал ученика, видя, что между ним и Леонардо есть еще тонкая и крепкая связь – музыка.

И когда Леонардо спускался вниз из комнаты Верроккьо, в груди его росло какое-то неведомое смешанное и сладкое чувство любви, нежности, жалости и уважения к учителю, который сейчас плакал у него на плече, точно это был больной, страдающий ребенок.

Виламброзские монахи заказали Верроккьо для своей обители картину «Крещение Господне». Художник горячо принялся за работу. С раннего утра и до вечера трудился он над картиной, забывая о сне, о еде, об отдыхе… И вот на полотне явился Христос и Иоанн. Верроккьо задумал написать еще двух ангелов, благоговейно созерцающих великое событие. Но у него ничего не выходило.

– Здесь нет образов, – говорил он Леонардо, показывая на свою голову.

И он не мог написать две детские фигурки… Наконец, после долгой мучительной работы явился на картине херувим – детская фигурка с некрасивым толстым носиком, приподнятыми бровями, глуповатыми глазами, тарелкообразным грубым сиянием и в грубо намалеванной одежде. Это было последнее напряжение сил, которых не хватило, чтобы создать другого ангела. На месте его осталось белое пятно. С гневной тоской бросил Верроккьо кисти и хотел пробить ножом картину. Но полудетская рука с силой удержала его.

– Вы нездоровы, маэстро, – произнес знакомый спокойный голос, – сегодня все равно у вас ничего не выйдет. Отдохните немного: ведь эти две фигуры, Христос и Иоанн, очень хороши. Отдохните, маэстро! – настойчиво повторил Леонардо.

И Верроккьо, покорный этому голосу, тяжелыми шагами поднялся по витой лесенке к себе наверх.

Леонардо остался около картины один. Долго вглядывался он в лица Христа и Иоанна, и странная неопределенная улыбка играла на его губах. И вот глаза его вспыхнули, и легкая краска покрыла бледное лицо. Он лихорадочно схватил палитру и кисть и уверенно стал наносить ею мазки на то место, где оставалось белое пятно.

– Что ты делаешь, Леонардо? – раздался за его спиной испуганный голос Креди. – Разве учитель…

– Молчи! – сказал ему строго, почти торжественно Леонардо. – Ты увидишь, как он сейчас будет молиться…

И вот на месте белого пятна мало-помалу стал вырисовываться контур коленопреклоненного ангела. Его мечтательный и серьезный взгляд, казалось, понимал всю важность и значение происходящего. Кудрявая головка окружена, точно дымкой, тонким прозрачным сиянием, одежда лежит красивыми, вполне естественными складкам[2].

И Креди, счастливый и гордый за Леонардо, закричал в наивном восторге:

– О пресвятой Себастьян, да ведь ты, Леонардо, сделал его лучше, чем сам учитель!

В ту же минуту на лестнице показалась сгорбленная фигура Верроккьо. Тяжело ступая, он спустился вниз и остановился, как окаменелый.

– Кто это сделал? Ты? – прошептал Верроккьо медленно, растягивая слова.

– Я, учитель, – спокойно отвечал Леонардо, вытирая перепачканные красками руки. – Но если это плохо, вы можете…

– Плохо!? – горячо возразил Верроккьо. – Если ты, почти не учившись, сразу превзошел меня, возьми мою палитру, а я возьмусь за резец!

В этих словах слышна была и гордость за Леонардо и глубокая грусть за себя. Но Верроккьо подавил тяжелое чувство и от всего сердца обнял ученика.

И Леонардо продолжал усердно трудиться под руководством Верроккьо. Кроме Верроккьо на него имели в это время влияние два даровитых учителя – Лука делла Роббиа, прославившийся прекрасными работами на фарфоре, и знаменитый скульптор Сеттиньяно.

Годы шли, и Леонардо превратился в стройного юношу. Незаметно подкрался срок, когда он должен был оставить мастерскую Верроккьо. Леонардо минуло двадцать лет. Наконец он получил звание «мастера».

Ученики Верроккьо собрались в таверне, чтобы торжественно отпраздновать радостный день, в который многие из них стали самостоятельными художниками.

Весело было в таверне. Звон кубков со сладким хиосским вином, которые то и дело наполнял хозяин кабака, добродушный толстяк Томазо, заглушали молодые голоса. Они пели песнь школьников:

А с улицы доносился чинный смех флорентиек, шедших домой из церкви…

Облокотясь о стол, задумчивый и грустный сидел Леонардо да Винчи. Он не притрагивался к своему наполненному до краев кубку Его благородное, изящное лицо было очень бледно; темно-серые живые и пронзительные глаза опущены, гордые брови нахмурены. Тонкая насмешливая и печальная улыбка слегка шевелила его губы. Прекрасная, точно выточенная рука нервно барабанила по столу. Порой из груди юноши вырывался тяжелый вздох. Тогда он поднимал опущенные веки и смотрел на неподвижную фигуру учителя, сидевшего напротив в тяжелом раздумье.

«Все уходят от меня, – думал грустно Верроккьо, – все вступают в жизнь, а я, привязавшийся к ним всей душой, должен отпускать их и еще радоваться… Придут новые ученики, и опять уйдут они, и опять новые… И каждый из этих детей, уходя, уносит с собою часть моего сердца… И Леонардо мой с ними…»

Леонардо не замечал шуток и хохота товарищей, не замечал и ласковых взглядов флорентийских красавиц, проходивших мимо таверны. Еще вчера он так весело шутил и отплясывал с ними на лугу… Но тогда учитель не был так печален… А ведь многие из этих девушек отдали бы полжизни за то, чтобы сделаться женой красавца Леонардо…

Весело звенели кубки с вином; весело смеялась молодежь, выпущенная на волю, на простор широкого жизненного пути, а Леонардо и Верроккьо думали свои одинокие думы.

Наконец грустные глаза учителя встретились с тазами ученика, и они поняли друг друга. Стройная, горделивая фигура Леонардо выпрямилась; он подошел к Верроккьо и сказал тихо, смотря, как всегда, прямо ему в глаза:

– Если соблаговолит маэстро, я останусь у него еще на несколько лет…

Убитое лицо Верроккьо внезапно просветлело, точно его озарил солнечный луч. Он вскинул удивленные и торжествующие глаза на ученика и голосом, полным любви и благодарности, прошептал: