Впереди веков. Историческая повесть из жизни Леонардо да Винчи - Ал. Алтаев

Его, положительно, тянуло к таинственному дому ученого. И с каждым днем все больше и больше разгоралось в душе Леонардо страстное, непреодолимое желание говорить с этим важным стариком, идти за ним, следовать всюду, как следуют его ученики.

И он простаивал у дома Тосканелли по целым часам, как нищий, ожидающий подачки. Наконец Тосканелли заметил мальчика, следящего за ним жадными глазами.

– Кто это, Лука? – спросил небрежно Тосканелли одного из своих учеников. – Что это за таинственные фигуры?

Леонардо чертил палкой на земле геометрические фигуры и делал какие-то свои собственные вычисления.

– Что ты здесь делаешь у моего дома каждый день и зачем следишь за мной?

Мальчик вспыхнул, и большие ясные глаза его ярче заблестели.

– Я хочу учиться у вас математике! – сказал он решительно.

Это короткое заявление ребенка пришлось по вкусу ученому Он улыбнулся загадочной улыбкой.

– Который тебе год, маленький Архимед? – спросил он насмешливо, смерив с головы до ног всю его несложившуюся фигурку.

Леонардо слегка покраснел.

– Скоро двенадцать, синьор, но это не мешает мне любить науку.

– Ого, какая громкая фраза для такого маленького человечка! – воскликнул Тосканелли. – Ну что ж, все равно…

Он подумал и, слегка прищурившись, сказал шутливо:

– Отныне мой дом всегда открыт для моего нового ученого друга.

Глаза Леонардо весело заблестели. Он понял добродушную насмешку ученого и, как взрослый, раскланялся с утонченной учтивостью:

– Я буду весьма признателен синьору маэстро…

Тосканелли еще раз улыбнулся, кивнул и поднялся на лестницу, ведущую в его таинственное жилище.

С этих пор сын нотариуса сделался учеником знаменитого математика. Мало-помалу Тосканелли серьезно заинтересовался мальчиком, закидывавшим его самыми разнообразными вопросами и принимавшим горячее участие в научных беседах и опытах.

И Тосканелли наложил глубокую печать на весь склад души Леонардо…

В то время, когда Леонардо был всецело поглощен новым миром, открывшимся перед его тазами благодаря знаменитому учителю, дома у него творилось что-то неладное. Синьора Альбиера давно уже начала прихварывать и в одно утро не поднялась с постели. Тяжелая изнурительная лихорадка с каждым днем все более и более истощала это молодое, прекрасное тело.

– Я уже не встану, – говорила она грустно, – я не увижу больше ни цветов, ни зелени, ни голубого неба, не увижу больше ясного мая…

И тяжелые слезы дрожали на ее длинных ресницах.

Она угасала с каждым днем и, смотря на свое совершенное, как изваяние, тело, содрогалась при мысли о смерти.

– Кто это там ходит рядом? – говорила она с испугом. – О, матушка, что это там за старуха, зачем ты привела ее?

– Молчи, молчи! – шептала таинственно синьора Лючия. – Она поможет тебе, она знает средство… Ну, мона Изабелла, пройдите к больной…

Мона Изабелла была старая колдунья, и в то время, когда даже самые выдающиеся люди верили еще в чудеса, заклинания и колдовство, имела большой успех у флорентийцев. Она лечила, заговаривала, избавляла от порчи и беззастенчиво обманывала простодушных граждан.

И теперь она нагнулась к больной, уставясь на нее своим единственным, острым, как сталь, глазом. Больная покорно протянула ей тонкую, полупрозрачную руку.

Леонардо, забившись за высокий шкап, видел в щелку страшную старуху и неподвижным взглядом, с крепко бьющимся сердцем следил за малейшим ее движением.

И колдунья зашамкала беззубым ртом:

– Возьми мозг ласточки, разведи его в хорошем вине и дай испить больной…

Бабушка Лючия одобрительно закивала, а у больной широко, с испугом, открылись глаза.

– Добудь сердце волка… – шипела старуха, – свари его и дай съесть больной в пятницу или в воскресенье… Ой, тру дно выгнать болезнь, трудно одолеть порчу…

Она поникла головой и несколько минут думала. Леонардо ждал, притаив дыхание.

Рисунок Леонардо да Винчи

– Или возьми голову мыши и, высушивши, носи на себе…

Она опять подумала.

– Под камнем у колодца, что на дворе у мессера Алонзо, есть большая черная жаба… Когда пробьет полночь… – начала старуха и, нагнувшись к уху бабушки Лючии, продолжала таинственным шепотом.

И от этого шепота старушка испуганно и часто повторяла молитву Святой Деве, а у мамы Альбиеры лицо сделалось белым, как наволочка на ее подушке. Леонардо почувствовал, что у него больно защемило сердце и по телу побежали мурашки…

После ухода моны Изабеллы больной стало хуже. Ночью синьора Лючия со слезами на глазах принесла ей что-то завернутое в тряпку и положила на грудь. Леонардо заметил и догадался, что это печень большой жабы мессера Алонзо. Больной стало хуже…

Сложив на коленях свои худые старческие руки, синьора Лючия думала горькую думу о том, как опустеет их уютный дом и как бедный ее сын Пьеро станет одиноко и уныло ходить по пустынным комнатам, где так заразительно звенел прежде смех Альбиеры. А Леонардо? Что если он без матери, избави Бог, станет слоняться без толку по флорентийским улицам и, чего доброго, попадет в дурную компанию?

В одно утро Леонардо не пошел в школу, не пошел он и к маэстро Тосканелли: маме Альбиере стало так плохо, что пришлось послать за духовником. После исповеди все стали подходить и прощаться с больной. Леонардо душили слезы, и он выбежал из комнаты…

– Отошла… отошла… О пречистая Дева!.. – раздался вдруг скорбный крик бабушки, и, бледная-бледная, она показалась на пороге спальни. – И к чему живу я, старуха, никому не нужная, и к чему идут к Тебе такие молодые, счастливые! Боже, Боже! Ты один ведаешь, что творишь!

Леонардо заплакал, прижавшись к ее старческой, морщинистой руке, тихо, скорбно, беззвучно…

Не стало Альбиеры, и все пошло не так в доме нотариуса. Бабушка все время уныло и мрачно мурлыкала какую-то похоронную песню и говорила, что скоро ее черед: недаром собака так воет по ночам во дворе. Синьор Винчи не мог видеть этой мрачной старческой фигуры, вечно уныло перебирающей свои темные четки. Он сразу осунулся, точно постарел на десять лет; и стал реже и реже бывать дома, где все ему напоминало покойную жену.

Наконец однажды он сказал матери сквозь зубы, глядя в окно:

– Так жить нельзя. Надо жениться.

Эти слова заставили бабушку Лючию уронить от страха работу.

– Доброе дело! – сказала она через минуту равнодушно и глухо, потом спросила, как будто дело шло о покупке нового плаща: – Есть на примете? Молодая? Красивая? Из хорошей семьи? – И когда Пьеро кивнул на все утвердительно, синьора Лючия равнодушно процедила сквозь зубы: – Женись, пожалуй… Кто такая?