Осень в Шотландии - Карен Рэнни

И она взглянула на Диксона так, как будто собиралась снова присесть в книксене.

– Мне жаль, что я отвлекаю тебя от праздника, Мейзи.

– Ничего страшного, сэр. Я все равно искала причину, чтобы уйти. Видите ли, сэр, я не умею танцевать, даже если бы у кого-нибудь хватило глупости меня пригласить. – Она помедлила у высокой двери с медной ручкой, опустила глаза, затем снова взглянула на Диксона. – И нечего притворяться, что когда-нибудь научусь. Я ведь хромая, сэр.

– Хромая?

Девушка повернулась к двери и смотрела в нее, не поворачивая головы.

– У мамы были тяжелые роды. У меня что-то с ногой.

Диксон взглянул на ее ноги и лишь теперь заметил, что один башмак у нее больше другого. Подметка на нем была в два раза толще.

– Я бы не назвал тебя хромой, Мейзи. На самом деле, если бы ты сама не сказала, я бы ничего не заметил.

Она улыбнулась счастливой улыбкой, и Диксон был поражен тем, как преобразилось ее лицо – оно вдруг сделалось очень хорошеньким.

– Благодарю вас, ваше сиятельство.

– Но ведь это правда, Мейзи, – странно смутившись, возразил Диксон.

– Даже сломанный цветок может быть красив, – подал голос Мэтью впервые с того момента, как они направились следом за Мейзи.

Мейзи сцова опустила глаза, открыла двери и отступила в сторону.

– Вам предназначены покои хозяина, вы же граф и все такое.

Диксон промолчал, намеренно игнорируя косой взгляд Мэтью, и переступил порог.

В этой комнате он был всего два раза в жизни. Первый раз мальчиком, в ночь, когда умер его дед, а второй – десять лет назад, когда от инфлюэнцы умер дядя. Тяжелая кровать из резного красного дерева по-прежнему стояла между двух огромных – от пола до потолка – окон.

Потолок щедро украшен лепниной с религиозными мотивами – ее выполнили в те времена, когда семья принадлежала к католической вере. Ребенком он думал, что одна из статуй представляет его деда. Позже Диксон узнал, что эти фигуры изображают святых. Их перенесли сюда из старого замка, который был снесен.

Кресла у камина, как и шкаф, стояли на прежних местах. Казалось, все готово для приема нового хозяина.

– Пять лет здесь никто не жил, сэр, но мы все равно следили за этими покоями. Служанки убирают здесь примерно раз в месяц. Мне кажется, у нас здесь нет мышей, но все же осторожность не помешает.

– А как насчет змей? – спросил Диксон, но Мейзи была слишком сосредоточена на своих обязанностях, чтобы оценить шутку.

– О нет, сэр. Змей я никогда не видела.

Диксон пожалел ее и больше не стал поддразнивать.

– Если вам больше ничего не нужно, ваше сиятельство, – продолжала она, не поднимая глаз, – я покажу вашему слуге его комнату.

– Мэтью не слуга, – заявил Диксон. – Он мой секретарь.

Мейзи посмотрела на Мэтью, потом на Диксона.

– Значит, вам нужна еще одна комната, ваше сиятельство? Это на третьем этаже, где живет большинство слуг.

– Она мне подойдет, мисс, – сказал, выступая вперед, Мэтью. Он спрятал кисти рук в рукава и поклонился в пояс. – Мне никого не хотелось бы беспокоить.

– Ты и не беспокоишь, Мэтью, – твердо заявил Диксон. – Балфурин – мой родной дом, а ты – его почетный гость.

Мейзи явно поразили эти слова. Мэтью бросил осторожный взгляд на Диксона, как будто понимая, сколь тонок налет этой показной вежливости.

– Третий этаж подойдет, если это устроит вас, господин.

Диксон помолчал, затем кивнул, и эти двое вышли.

Все называют ее «старая Нэн», или «мать», как будто она действительно родила всех, кто живет в замке. На самом деле она вообще никого не родила. Возраст – вот единственное, что побуждало людей доброжелательно к ней относиться.

Она родилась в 1746 году от Рождества Христова, а значит, сейчас ей ровно девяносто два года. Сама она никогда не слыхала, чтобы кто-то дожил до таких лет, но вот служанка, которая приносила ей еду, рассказала: в Эдинбурге была женщина, умершая в возрасте девяносто шести. Вот только можно ли верить этой вертихвостке? Колени ныли, но такой уж сегодня день – небо в тучах, дует сырой ветер. Что поделаешь, в Шотландию пришла осень. Завтра заболит спина и руки. И все суставы, хотя она давно уж не ходит столько, сколько прежде. Сколько раз ходила она через вересковую пустошь, встречая Робби? Увидев однажды его яркие синие глаза и улыбку, она забыла о том, что на свете существуют другие мужчины. Иногда хорошая память – это пытка. Нэн ухватилась за стул с высокой спинкой, что обычно стоял рядом с маленьким столиком у стены, и потащила его по деревянному полу. Она так часто делала это, что ножки стула процарапали в досках глубокие борозды. Странно, но никто из обитателей замка никогда ни слова не говорил о ее привычке следить за всеми из комнаты в башне. Может, все они знали об этом, но молчали, уважая ее древний возраст? А может, просто считали причудой выжившей из ума старухи? В последнее время Нэн особенно много времени посвящала своим наблюдениям.

А может, они вообще ее не замечают? Многие годы Нэн считала себя защитницей Балфурина, если его собственный лэрд отсутствовал. Когда лестница оказалась ей больше не по силам, она стала сидеть у окна и охранять замок от чужаков силой своей воли.

Зрение иногда изменяло ей, а мысли рассеивались, и Нэн, как наяву, видела на широких ступенях замка статную мужскую фигуру, так похожую на прежнего лэрда, которого она любила с необузданной страстью. Теперь его прах лежит в могиле, а дух наверняка охотится в пустошах, вместо того чтобы покоиться на небесах. А может, гуляет сейчас с товарищами, такими же призраками, как и он, вытягивает костлявую руку с кружкой эля, провозглашая тост за вечное веселье.

Сердце Нэн заныло, как будто Робби коснулся его холодной рукой.

Сегодня, когда зажгли факелы и на ступенях собрались эти глупые девчонки в легких платьицах, а сама Нэн собиралась подремать, ей вдруг показалась, что она снова видит, как он стоит и смотрит прямо в окно башни.

Постарев, она обнаружила странную вещь: с годами тело может сморщиться и даже совсем состариться, но сердце никогда не теряет способности надеяться, тосковать и чувствовать боль.

Конечно, она его не видела, это все привиделось ей в темноте или в полудреме. Она теперь часто задремывает на минуту и думает, что это Господь готовит ее к вечному сну.

Нэн не страшила бы смерть, знай она, что по ту сторону навеки соединится с Робби. Вот так бы и проводить вечность! Смеяться вместе, чувствовать на губах его поцелуи. Они снова будут молодыми…

Нэн сильно стиснула кулаки, но боль в суставах тут же заставила ее опомниться. На морщинистую щеку сползла слеза, но она не стала ее смахивать. Никто не увидит ее слез, никто, кроме призраков. Она сидела на своем стуле очень прямо. Многолетняя привычка позволяла ей не обращать внимания на неудобство такой позы. Она вглядывалась в горящие на ступенях факелы. Может быть, если захотеть очень сильно, снова удастся увидеть, как подъезжает карета, как из нее выходит Робби в сопровождении странного спутника?