Ограбление казино - Джордж Хиггинс

— Подкинь номерок, — сказал Фрэнки. — И туда больше не возвращайся. Нечего тебе с чокнутыми бабами водиться. Только номер мне дай. Я к ней съезжу, Библию ей, блядь, почитаю, что ли.

— Я не говорил, что я к ней больше не вернусь, — сказал Расселл. — Я только сказал, что она ненормальная.

— А по-моему, тебе не стоит к ней больше, — сказал Фрэнки. — Неприятности будут — у такого-то простого честного паренька, как ты, коли с чокнутыми поведешься. Передай ее мне. Я ей мозги-то на место поставлю, вот чего. Ей лучше станет.

— Ну да, — сказал Расселл. — И она тогда сделает, что грозилась, а повесят на тебя, и тогда тебе пиздец, Кочис. Она руки на себя наложит.

— Все так говорят, — отозвался Фрэнки. — Первое, что и на ум приходит, многим. Даже не знаю почему. Может, в школе у католиков учились или еще чего. Не важно. Я с одной девкой ходил, раньше то есть, да? Подружка Сэнди. Штаны на ней как налипли, елки-палки. Не уродина девчонка. Зубы только немного торчат. Жопка ничего так. И она замуж хотела. А я ж без всякого соображения, елки. Мне бы в трусы ей залезть. Жениться, сесть, ногу себе отхватить — все, что угодно, ради такого. У меня, блядь, такой сухостой, что я б на все пошел, лишь бы поебаться. Помню, я даже, ты не поверишь, да? Я, блядь, с этой девкой даже на автостоянку ездил. Брал у старика колымагу его битую, и мы ездили и ездили кругами, место искали, где нас бы не засекли какие-нибудь знакомые ее папаши. К Чикатобату даже ездили, водохранилище, знаешь? Мне уже почти двадцать стукнуло, а девчонке, я не знаю, лет семнадцать, наверно, и я, блядь, целыми часами ее убалтывал, чтоб только голой рукой, блядь, сиську ее голую, блядь, помацать. Чуть ли не год на это ушел. Я ее и в кино возил, и на танцы, бухлом поил, дул ей, блядь, в ушко, а удавалось только одно — лапать ее сверху и только снаружи. Через свитер, через блузку, ей накиряться надо было, только чтоб я смог залезть к ней и через лифчик за дойки потрогать. Господи-блядский-ужас. Как-то вечером я наконец руку ей под лифчик засунул. Вовнутрь. Не расстегнул, ничего — только руку засунул. Тут же прямо в штаны себе кончил.

Расселл засмеялся.

— Ну да, — сказал Фрэнки. — Так и пришлось домой ехать, весь слипся внутри. Парни, с которыми я тусил, то есть, в «Здрасьте». Послушаю их — так им девки дают, только помани. И я им верил. Мне даже имена называли. Настоящие. А я ничего не делал. Думал тогда, бывало, — я еще на нефтяной компании работал, думал, стану ремонтником, тебе тогда свой фургон дают и зарабатываешь ты штук десять в год, всегда, блядь, в самую пургу выезжаешь часа в три ночи, ох заебись житуха, и я вот думал — в общем, так себе думал: у меня должна быть девушка, которую я смогу уважать. А пробляди эти мне вовсе ни к чему. Представляешь? Настоящая любовь чтоб. Настоящая, блядь, любовь. Такая, которой лишь бы только поебаться, мне не нужна. Мне такую девушку подавай, чтоб хотела только со мной ебаться, и знаешь, что мы тогда сделаем? Мы поженимся и будем жить счастливо, пока не помрем. Вот что мы с ней тогда сделаем.

— И чтоб девятьсот, блядь, вопящих короедов, и дом чтоб, блядь, полная чаша, и вся эта срань, — сказал Расселл.

— Точно, — кивнул Фрэнки. — В общем, тем временем, не знаю, папаша ее запретил ей со мной гулять больше чем два раза в неделю. В пятницу-субботу только. Я мог в гости заходить в среду, но там всегда кто-нибудь еще сидел, а к десяти мне надо было выметаться, потому что ей назавтра в школу.

— Старшеклассница? — уточнил Расселл.

— Ну, — подтвердил Фрэнки. — Мне двадцать лет, а эта девка, от которой я совершенно без ума, еще в старших классах учится.

— Придет время, я надеюсь, — сказал Расселл, — когда ты перестанешь быть таким мудаком.

— Не уверен, — сказал Фрэнки. — Помню, как-то вечером отвожу ее домой, ей к пол-одиннадцатого надо, это если по пятницам, а в субботу можно до двенадцати. А я ее везу домой часа в два ночи. Не знаю, пятница то была или суббота. Мы ездили в киношку «Голубые холмы» и там в машине взасос целовались — а на площадке, ну, может, только еще одна пара в машине, я, блядь, просто с ума сходил. Яйца уже, блядь, синели. Три раза в неделю. Я ее домой привожу, а старик ее не спит, знай себе орет: «Добился своего?» — вопит на меня. Я дурака включаю. «Чего добился?» — спрашиваю. Видал бы его рожу. Удивительно, как его там удар не хватил или еще что-нибудь. Она тут же рядом стоит. «Ты ее выеб, гнилой маленький ублюдок?» Я просто охуел на месте. Челюсть отвесил, сказать ничего не могу. По-моему, в тот вечер я опять в штаны себе наспускал, а посмотреть страшно, понимаешь, — вдруг все проступило, он тогда сразу поймет, а он на меня дальше знай орет: «Думаешь, я не знаю, пиздюк маленький, чего ты добиваешься? Ублюдок, блядь, сопля недорезанная? Думаешь, не знаю?» Я уж думал, он меня, блядь, на месте угондошит. А она, сучка такая, с ним такая же стерва, как и со мной. «Папа, — говорит, — фу, как ты грязно выражаешься». И с топотом вверх по лестнице — и мы с ним один на один стоим, друг на друга смотрим. Потом он, блядь, дверью хлопнул… После этого, — продолжал Фрэнки, — потом уже мы с ней по средам встречаться не могли. Только по выходным, и елки-палки, я всякий раз, как приезжал к ним, так и ждал, что они старика к нам в машину посадят, когда едем куда. В общем, я стал тусоваться с не теми парнями. Познакомился с парочкой, а один Джонни знает, я встречаюсь с Джонни, потом по мелочи делать ему что-то стал. И знаешь чего? Все равно ту девчонку никак не разлюбил. Может, и женился бы на ней. Не знаю, разрешил бы мне старик ее ебать, если б я на ней женился. Может, только в пятницу-субботу. Если только я домой к полуночи привезу. Вообще не понимаю, где у меня тогда голова была, нахуй. А потом меня замели, я на нарах все время парился, а они все на суд приходили, и он тоже, время от времени, а потом мне срок впаяли, вот. Сэнди, и мамаша моя, и Дженис, и всё. Червонец дали. Что такое десять лет? Я вообще, блядь, не соображал, что творится. Мне-то — мне и двадцать один еще не стукнуло. И тут говорят: десять лет. Это что значит? Судак этот — знаешь что сказал? «Если и дальше пойдете по этой дорожке, молодой человек, оглянуться не успеете, и у вас будут очень серьезные неприятности». И влепляет мне десятку Серьезные неприятности. Это, наверно, когда тебе яйца отрежут и самого их жрать заставят… В общем, меня уводят, старый легавый такой, блядь, весь мундир в супе, а они ревут — мать моя ревет, Сэнди ревет, Дженис ревет, у нее вообще, нахуй, истерика. Надо было ей сказать — поди жопой поверти, мне всегда помогало, когда ты мне не давала, а я тебе сейчас точно ничем помочь не могу. А помощник шерифа — он им со мной даже поговорить не дает, а я же тогда еще язва был, типа, на его стороне. Мне только что впаяли червонец, а эта девка меня даже еще и не дрочила — и теперь что, еще это терпеть? Разозлился я. Говорю ему: «Вытаскивай меня отсюда». А она мне и то, и она мне сё, в общем — ужас. Я три месяца пропарился там, ко мне Сэнди приезжает. Дженис замуж вышла. Нихера это не значит.

— Теперь бабы другие, — сказал Расселл. — Ты слишком долго сидел. Вот эта телка — эта не шутит. Сразу видно. Сказала — сделает, и мужику, который с ней, когда она это сделает, много чего придется объяснять, а я так не могу. Ты тоже так не можешь. Ее полезнее всего нахер послать.