Родина - Фернандо Арамбуру

– Десять тысяч? Ни хрена себе! – От радости Хошиан со всей силы хлопнул сына по спине. Он смотрел на Горку с улыбкой, одобрительно, и от гордости у него отвисла нижняя губа. – Ну и чего ты ждешь? Беги в свою комнату и пиши – будешь купаться в деньгах.

Мирен:

– И что ты намерен сделать с этими десятью тысячами?

– Я их еще не получил.

– Когда получишь.

– Мне нужна одежда, нужны ботинки.

Кто больше всех радовался этой скромной победе – как ни посмотри, но все-таки настоящей победе, – так это Хошиан. В “Пагоэте” он с явным удовольствием выслушивал шутки друзей. Вон, мол, отец – олух олухом, а сынок в знаменитости выбился. И так далее в том же духе. Счастливый Хошиан по-детски хвалился сыном. Это гены, объяснял он. На что ему отвечали:

– Ага, только гены-то небось твоей жены, а вовсе не твои.

Но он добродушно отмахивался:

– Этой-то? Еще чего!

Ему пришлось пообещать партнерам по игре в мус, что, если он даже и выиграет партию, все равно из своего кармана заплатит за кувшин вина. Хотя Хошиан рад был и всех других, кто слонялся по бару, тоже угостить.

Главное случилось на следующий день. Хозяин завода лично явился в плавильный цех, чтобы поздравить Хошиана. Тот, смутившись, поспешил стянуть почерневшую рукавицу, чтобы пожать белую властную руку с часами известной марки. Какой именно? Он в таких вещах не разбирался.

Хошиан Горке на кухне:

– Чтобы купить такую штуку, мне пришлось бы работать много дней, а тебе – отхватить кучу премий.

Мирен тоже пыжилась от гордости, но молча. Она всасывала свою горделивую радость внутрь, пропитывалась ею как губка. И только заметив, как Мирен непроизвольно дергает шеей, можно было догадаться, насколько она довольна.

– Ну что, ты рада, ama?

– Еще бы!

В те дни, едва Горка переступал порог, Мирен начинала передавать ему приветы то от одного, то от другого. Она испытывала что-то вроде эйфории, когда с расширенными глазами перечисляла имена людей, с которыми столкнулась на улице и которые просили ее поздравить писателя. Писателя? Скорее счастливчика, который выиграл десять тысяч песет и чью фотографию напечатали в газете, – именно это всех изумляло и поражало. Но Мирен испытывала какое-то судорожное удовольствие, как будто все ее кости, все внутренние органы, все мускулы и даже кровеносные сосуды сжимались в комок в самом центре тела. У нее было такое чувство, словно ее хотя бы частично вознаградили за все пережитое.

– Наконец пришел час, когда и нам будут завидовать.

Аранча во время телефонного разговора посоветовала брату быть осторожнее. Разумеется, она была рада. Очень рада. Привет, чемпион! – сказала она ему, словно стараясь сделать так, чтобы никаких сомнений на сей счет у него не осталось. Она всегда в него верила. Не забыла передать ему поздравления Гильермо, который посылал Горке еще и крепкое объятие. Но потом она все-таки упомянула про одну важную вещь – чтобы он не слишком светился.

– Ну, ты меня понимаешь.

Но Горка не понял. Сестра, судя по всему, это заметила и после паузы, продлившейся несколько секунд, добавила:

– Главное, чтобы ты писал то, что хочется тебе самому, и никому не позволял использовать твой талант.

– До сих пор все были со мной очень любезны.

– Вот и хорошо. А хоть кто-нибудь в поселке поинтересовался тем стихотворением, за которое ты получил премию? Кто-нибудь прочитал его?

– Никто.

– Теперь ты меня понимаешь?

– Кажется, начинаю понимать.

Горка вспомнил предупреждение сестры уже через несколько дней, когда шел в церковь, где его ждал дон Серапио. Мирен столкнулась со священником утром, и тот заявил, что желает побеседовать с Горкой и лично поздравить его.

– Если ты придешь в церковь к пяти, найдешь священника в ризнице.

– И что он собирается мне сказать?

– Поздравить тебя, что же еще?

– Всю эту историю здесь сильно раздули. Я всего лишь написал стихотворение – вот и все.

– В нашем поселке не так часто встретишь человека, который способен получить премию за стихи. Так что ступай к пяти в церковь, побеседуй со священником и не мешай людям себя любить, понял? Да, кстати, прежде чем идти, прими душ.

Горка шел туда неохотно, кроме того, он здорово робел. Никогда раньше ему не доводилось с глазу на глаз разговаривать с доном Серапио. Потом, во время их беседы, Горка часто делал вид, будто чешет нос, а на самом деле пытался отгородиться от зловонного дыхания священника. Тот при разговоре часто соединял вместе подушечки пальцев. И на его лице появлялось выражение скорбного умиления. Речь дона Серапио была очень сдержанной, он изъяснялся на правильном эускера, пересыпанном старинными выражениями, то есть на языке, какому учат в семинарии.

– Наш народ всегда был народом предприимчивым и готовым идти на риск, народом храбрецов и людей благочестивых. Мы умели обращаться с древесиной, камнем, железом и исходили все моря; но, на беду, на протяжении веков мы, баски, не придавали большого значения литературе. Да что я могу тебе об этом сказать, чего ты не знаешь сам? Ты ведь, насколько мне известно, страстный любитель книг, а как выяснилось теперь, еще и поэт.

Горка смущенно кивал. На стене напротив, рядом с вешалкой для риз, имелось зеркало, и в нем отражался высокий и худой парень с немного (а если честно, очень даже заметно) приплюснутым носом. Священник гнул свое:

– Господь наградил тебя талантом, а я, сын мой, от Его имени прошу тебя держать себя в узде, прошу, чтобы ты употребил свои способности на службу нашему народу. Задача эта в первую очередь касается молодых, тех, кто сейчас только начинает писать. У вас есть энергия, есть здоровье, и перед вами открывается великое будущее. Кто лучше вас способен дать жизнь литературе, которая станет надежной защитой для нашего языка? Понимаешь, о чем я толкую?

– Конечно.

– Эускера – душа басков, но нашему языку нужна опора – собственная литература. Романы, пьесы, поэзия. Все что угодно. Ведь недостаточно, что дети ходят в школу, что родители разговаривают с ними и поют им песни на эукскера. Никогда нам не нужны были так, как сегодня, великие писатели, которые помогут нашему языку достичь настоящего расцвета. Иметь своего Шекспира, своего Сервантеса, но пишущих на эускера, – вот это было бы чудесно. Ты можешь себе такое хотя бы вообразить?

Горка увидел в зеркале, как его отражение кивает.

– Трудно говорить о таких вещах без волнения! Но тебе я хотел сказать, что ты должен и дальше накапливать знания и писать, чтобы наш народ создавал свою культуру и твоими руками тоже. Когда ты пишешь, это пишет и сама Страна басков, живущая у тебя в душе. Всем известно, какую ответственность предполагает такая работа, возможно пока еще непомерную для столь юного и неопытного человека, как ты. Но это настоящая миссия, поверь мне, прекрасная, прекраснейшая миссия, и на нынешнем этапе нашей истории, говорю это, не боясь преувеличить, миссия священная. Вот тебе мое благословение, Горка. Если ты в чем-то почувствуешь нужду, не важно, в чем именно, без колебаний приходи ко мне. Ты всегда получишь здесь поддержку, чтобы иметь возможность целиком посвятить себя столь благородному делу, как литература.