Родина - Фернандо Арамбуру

– Эй, притормози, там наверняка мой отец будет в карты играть.

Горка молчал. Горка, не говоря ни слова, пил свой калимочо и исподтишка поглядывал на часы, дожидаясь подходящего момента, чтобы свалить из бара. Ситуация становилась по-настоящему скверной. Он видел, что два его приятеля рвутся в бой, да и глазки у них поблескивают от выпитого за вечер. Жаль только, говорил Пейо, что сегодня эти сволочи, наши продажные полицейские, не устроили никакой потасовки, а то мы могли бы двух-трех подпалить. Потом стали обсуждать, не поджечь ли автомобиль кого-нибудь из врагов Эускаль Эрриа. Они так громко спорили и так размахивали руками, что скоро вся таверна была в курсе того, что замышляла эта троица, стоя в уголке. Поэтому к ним подошел Пачи и посоветовал/велел убираться вон. Мол, здесь, в “Аррано”, ему лишние проблемы не нужны. А для всяких таких дел у него, к их сведению, есть подсобка. И за разговором он как бы между прочим упомянул, хотя ничего впрямую и не сказал, что в поселке живет один тип, у которого имеются грузовики.

– Я поначалу не понял, о ком это он, потому что все время думал, как бы мне поскорее оттуда смыться. А вот Пейо с Хуанкаром сразу сообразили, что Пачи указывал нам на Чато.

Гилье:

– А кто такой Чато?

Аранча:

– Я тебе про него однажды рассказывала. Хозяин транспортной фирмы. Он не хочет прогибаться, хотя и получает угрозы от ЭТА. По всей видимости, отказывается платить “революционный налог”, а может, только мешкает с выплатами или платит меньше, чем они требуют, чего не знаю, того не знаю. Слухи ходят разные! Но кончилось дело тем, что против него развернули целую кампанию, чтобы запугать, и теперь весь поселок от него отвернулся. А человек он хороший. Для нашего отца – все равно как брат, а для меня – почти как дядя. Но теперь мы не разговариваем ни с ним, ни с его семьей, хотя они ничего плохого нам не сделали. Наша земля – земля безумцев.

Между тем Горка, зажатый приятелями между столом и стеной, пытался защищаться. Нет, правда, он не хочет, ему пора отваливать. Они настаивали. На все про все уйдет не больше часа. Меньше, гораздо меньше. План совсем простой: швырнем четыре бутылки с коктейлем, а потом сразу обратно в поселок, и ты можешь катиться к своим гребаным книжкам. Пачи со своего места за барной стойкой следил за их перепалкой. Потом опять подошел к ним, на сей раз вроде как чтобы собрать стаканы.

– Можно узнать, какого черта тут происходит?

– Да вон он, Монах, говорит, что не хочет с нами идти.

– Уже в штаны наложил.

– Никто бы не поверил, что это брат Хосе Мари.

Горка молчал. И тогда Пачи, серьезный, суровый, повернулся к нему:

– Слышь, парень, когда вас несколько и ты знаешь весь план, надо идти до конца, а не предавать своих. Если не хотел ни в чем участвовать, надо было сваливать раньше. Никто тебя не принуждает. Но если начал – назад ходу нет. А теперь выметайтесь отсюда все трое. За выпитое заплатите завтра. А может, я вам его и прощу. Будет зависеть от вашего поведения.

Горку почти что впрямую назвали предателем. От этого до доносчика – рукой подать. Поэтому он сдался. Но вдруг на него накатил такой стыд, словно он шел по улице голым – длинный, худющий, на виду у всех жителей поселка. От омерзения у него ком в горле стоял. И это было омерзение к себе самому. Он чувствовал себя жалким трусом, марионеткой, достойной презрения, чудиком, ощипанной птицей, рыбой, выброшенной на берег, и больше всего его заботило сейчас одно: как бы сделать так, чтобы другие, то есть двое приятелей, не заметили его состояния. А спутники, шагая по улице, грозным тоном повторяли доводы Пачи, пока Горка не остановил их: да хватит вам, я ведь и так иду с вами. И они двинулись дальше – веселые, под хмельком, gora ETA, amnistia osoa, и так далее, – за теми четырьмя бутылками с зажигательной смесью, которые были припрятаны у Пейо.

Загрузив бутылки в сумку, пошли вниз, в сторону реки. Уже стемнело, но в небе над горами еще тянулась фиолетовая полоса. Договор был такой: каждый кинет по бутылке, а Пейо, который их изготовил, две. Когда они оказались у цели, Хуанкар велел приятелям вести себя потише. Они убедились, что ворота заперты. Что они слишком высокие – не перелезешь. К тому же поверху была протянута колючая проволока. Не повезло и в другом: во дворе стояло всего два грузовика. Один из них рядом с въездом в гараж.

– Черт, слишком далеко.

Если кинуть бутылки снаружи, ни за что не попасть. Второй грузовик стоял так, что водительская кабина упиралась в стену. В чем трудности? Их было по крайней мере три. Первая: из-за проволочной полосы поверх забора бутылка должна лететь как снаряд из мортиры. А значит, как следует никак не прицелишься. Вторая: непролазные заросли ежевики прямо у самой ограды. А третья? Вокруг росло слишком много деревьев – из-за них было темно и ни черта не видно, даже куда ступаешь.

В конторе свет не горел.

– Никого нет.

Дрожавший от нетерпения Пейо швырнул первую бутылку. И постарался бросить ее как можно выше, чтобы не задела за проволоку. Не прицеливаясь. Бутылка разбилась об асфальт. Зато благодаря вспышке грузовик теперь был отлично виден.

– Потом они сказали, что теперь моя очередь. Мне было ясно: в грузовик я ни в жизни не попаду. Какие ко мне претензии, если Пейо и сам промахнулся? И вдруг, пока мы зажигали тряпку, послышался громкий крик: сволочи, сво-о-лочи! И не только крик. Раздался выстрел: пиф-паф! Клянусь. Чато бежал в нашу сторону по эспланаде. Пиф-паф – еще один выстрел. Целился он в нас или нет, не знаю. Но было понятно, что в руке у него пистолет. Туда-растуда, этот тип нас сейчас перестреляет. Мы побежали. У нас не было ни капюшонов, ничего, чтобы закрыть лица. В любом случае, думаю, из-за темноты узнать нас он не успел. И гнаться за нами Чато не стал, а бросился тушить огонь. Я уверен, если бы он захотел, убил бы наповал всех троих. Я всю ночь не спал, а сегодня несколько часов слонялся по городу. Так что, если вы разрешите мне пожить у вас несколько дней, буду очень благодарен. А потом придумаю, как мне покинуть поселок. Если останусь там, наверняка кончу тем же, чем кончил Хосе Мари.

Аранча встала с дивана:

– Ладно. Пойду готовить ужин. А ты пока позвони домой и расскажи отцу с матерью, в какую беду попал.

– Про вчерашнее я им рассказать не могу.

– Ну, сочини что-нибудь.

– Что?

– Гилье, вот ты, например, что бы сказал на его месте?

– Я? Не знаю. Что меня грозятся избить или что-то вроде того.

На какое-то время Горка нашел спасение в одиночестве. Постепенно он отошел ото всех своих друзей. В таверну “Аррано” больше носа не показывал. Учился, читал, писал стихи и рассказы. Потом все рвал, поскольку был уверен, что они никуда не годятся. Но не отчаивался. Я учусь. Между тем он не оставлял надежды найти наконец себе работу. Какую? Пойти на завод, как не раз предлагал отец? Хошиан даже обещал замолвить за него словечко в конторе. Ни за что. В двадцать один год Горка все еще жил с родителями. Отец переживал, находя сына чудным, мать частенько его ругала. И чтобы хоть немного расшевелить, говорила, что теперь точно знает: младший у них вышел лодырем.