Оранжевый портрет с крапинками - Владислав Крапивин

— Если нельзя убрать, давай я туда встану, — миролюбиво предложил Максим и хотел перейти на другое место.

— Там освещение неподходящее, — неохотно откликнулся Владик. — Да ты уже и высох, пока спорил...

Он потрепал Андрюшку по щеке, подпоясался скрученной в жгут тельняшкой, надел жилет на голое тело, отошел в тень паруса и стал смотреть, перегнувшись через поручни, как проносится вдоль борта бурлящая вода...

Настроение у Владика изменилось. Затуманилось. Оно сделалось похожим на мелодию колыбельной песни, которую недавно пели на камбузе дядюшка Юферс и Гоша (хотя Владик этой песни никогда не слышал).

Под такую мелодию, под ровный шум воды, шелест ветра и крики чаек подошел вечер. В небе расцвел пестро-полосатый закат. У потемневшего горизонта мерцали огоньки далеких маяков и судов.

Все, кроме Макарони, который опять заступил на вахту у штурвала, и капитана, собрались на баке. Даже Гоша незаметно выбрался на палубу и спрятался за выступом люка. Фигурка привязанного ушами Андрюшки чернела на фоне угасающего неба. Владик устроился неподалеку, сидел с фотоаппаратом на коленях.

— Ты, мучачо, не расстаешься со своей камерой, как я с пистолетом, — одобрительно заметил Охохито. — Даже в темноте...

— Я жду, когда звезды сделаются яркими, — поделился планами Владик. — Хочу снять ночное небо...

— Грандиозная идея! Думаешь, получится?

— Кто знает...

Паганель дергал струны, извивался в танце и клоунским голосом напевал:

Дядюшка Юферс, покряхтывая, сказал:

— Давайте-ка не будем про колючих девиц, это тема сухопутная. А у меня вот есть кассета, где умные люди записали морские песни старых парусных времен. Такие, что пели когда-то у нас в «Долбленой тыкве». Сейчас включу, да и подыграю заодно...

— Давай, дядюшка Юферс, — согласился старпом Жора. — Только, если захочешь чихнуть, предупреди нас, мы заранее поляжем носом в палубу, иначе, клянусь дедушкой, нас всех снесет за борт, как миндальные скорлупки при налетевшем ветре...

— Хороший ты моряк, Жора, только язык у тебя устроен несолидно, — вздохнул старый боцман. — Это говорит о том, что я слишком часто угощал тебя маковыми ирисками, когда ты приходил ко мне в таверну с мамой, чтобы купить свежей зелени для салата с крабами. Надо было не ирисками...

— Клянусь дедушкой, в этих словах есть правда, — самокритично вздохнул старпом.

Бывший трактирщик включил плеер.

Над палубой, над темным морем прозвучали мрачные аккорды уже известной песенки о сундучке. Дядюшка перебрал струны гитары. Раздались записанные на пленку голоса:

— Ну вот, опять началось, — успел печально сказать у штурвала Макарони. Его не послушали. Когда начался второй куплет, его подхватил почти весь экипаж «Кречета»:

Владик в этой песне не отставал от других. И даже Гоша, укрывшись за люком, подпевал себе под нос:

Сумрачная вначале песня к концу обрела оптимизм, и ее закончили в соответствующей тональности.

— Макарони, эта песня специально для вас, — решился пошутить Максим, потому что чувствовал: общественное мнение будет на его стороне.

Макарони не отозвался. А дядюшка Юферс сообщил:

— Песню эту сочинили еще в позапрошлом веке. Говорят, какой-то матрос с бригантины «Лакартера», что по-испански, между прочим, означает «портфель».

— А почему портфель? Какое-то не морское название, — недовольно сказал Максим.

— Ха! Не морское... Разве у кораблей всегда морские названия? Скажем, шхуна «Моя красавица» или бриг «Пудель»... Сказано: не название красит судно, а наоборот... А бригантина так называлась, надо думать, потому, что ее капитан, знаменитый Чарльз Роберт Румб, имел одну странную привычку: всегда ходил со старым кожаным портфелем, словно он и не капитан вовсе, а какой-нибудь адвокат или клерк из сухопутной конторы... Некоторые так и думали — те, кто его не знал. Но не знали его только люди, ничего не слыхавшие о флотской жизни. Потому что среди моряков капитан Румб был очень даже знаменит. Был он из той породы морских скитальцев, которые всю жизнь проводят в плаваниях. Воевал он в свое время в Америке за свободу негров, гонялся за работорговцами по всем морям, торговал помаленьку. Бывал и в нашем море... Да где он только не бывал! Сделал несколько открытий в Южном архипелаге. Говорят, там даже есть островок его имени — атолл капитана Ботончито.

— А почему Ботончито? Он же Румб! — сунулся вперед Владик.

— А потому, что прозвище было такое. «Ботончито» по-испански значит «Пуговка». Говорят, был капитан очень малого роста и с носом, похожим на пуговку, оттого и получил такое прозвище. А другие знающие люди говорят, что не оттого. Мол, была в жизни капитана одна история, которую потом рассказывали по всем береговым тавернам...

— Поведай нам, дядюшка Юферс, эту историю, тряхни стариной. Клянусь дедушкой Анастасом, она так и вертится у тебя на языке, — подбодрил старого боцмана Жора.

— Отчего не поведать... если некоторые молодые люди не будут вставлять в нее шпильки.

— Клянусь дедушкой, не будут!

— Ну, ладно... История капитана Румба вообще-то темна и полна загадок. Например, совершенно неизвестно, куда он в конце концов подевался со всем экипажем. Они ушли из нашего моря в какой-то дальний рейс, а потом — сплошная тайна. Бригантину «Лакартера» обнаружили пустой посреди Индийского океана. Всё там было в порядке, всё на местах, паруса поставлены, как при марсельном ветре, а на палубах и внутри — ни души... И говорили потом, что здесь не обошлось без проклятия знаменитого капер-адмирала Джугги Ройбера... Слышали про такого?