Три закона. Закон первый – Выживание - Елена Пост-Нова

отреагировал. Глотать было больно, вкус казался странным. И желудок заполнился быстро.

— Не могу больше…

— Ладно, давай.

Качнуло — это Мичлав встал с койки. По инерции соскользнув в лежачее положение, я наконец смежил веки. Так лучше… Как-то гораздо лучше… Не хотелось смотреть что делает охотник, но настойчивое бумажное шуршание скребло ухо. Когда оно затихло, мою умытую руку вытянули из-под простыни, перевязали жгутом и обеззаразили. Промассировав голубую вену на сгибе, охотник вколол в неё иглу. Но уколом всё не закончилось. Пришлось открыть глаза — пластырем наставник закреплял на руке катетер.

— Не пугайся, парень. Пришлось открыть основную аптечку и позаимствовать оттуда питательный препарат. Ты у меня ни грамма не потеряешь.

Оказывается, надо мной уже нависла раскладная стойка для капельницы. На ней покачивался пухлый пакет. Голубоватая жидкость из него побежала по тонкому проводку, а потом его подсоединили ко мне…

— Выносливый ты, — заметил Мичлав, решив поощрить моё терпеливое поведение. — Двое суток прошло, а тебя особо не слышно. Я как будто здесь вообще один. Парень из тебя выйдет толковый. Когда всё закончится, мы отметим это дело с размахом! Ясно?

— А?.. — тихо шепнул я, не врубаясь.

— По-взрослому, понимаешь меня?

— О, Боже… — меня опять замутило.

— Хах! Потом заговоришь по-иному! Так… Опять поднимается ветер. Придётся тебе поскучать.

Золотистое пятно света на небритой мичлавской щеке действительно исчезло. Бок модуля напрягся под внезапным порывом ветра. И я опять почувствовал себя виноватым за неприятность, которую теперь доставлял.

— Там всё нормально?.. — спросил тихо.

— Смотря с чем сравнить, — без особого пессимизма усмехнулся охотник. — Без тебя, по старинке, придётся побегать самому. Но мне-то не привыкать.

Усмехнувшись, он ободряюще треснул меня по колену и поднялся с намерением вернуться к работе.

— Всё! Приятного аппетита! А я пошёл.

— Спасибо вам!.. — протянул я искренне ему вслед. — И извините меня…

Мичлав с удивлением обернулся из-за плеча.

— Что за бред, не за что тебе извиняться, поверь мне.

В стену забарабанили крупные капли, и он вышел уже под тяжкий ливень.

Как странно… То, что отвечает за рождение, по сути, постоянно пытается нас и убить…

Каждый час приносил только больше боли. Лекарства либо не действовали, либо без них всё было бы совершенно невыносимо. Я уже перестал интересоваться, что именно мне колет Мичлав, каково содержимое капельниц. Я уже не понимал, что именно у меня болит. Ночь со вторых суток на третьи провёл в настоящем бреду. Какие-то странные видения посещали воспалённое сознание без конца. Я открывал глаза, смотрел на силуэт наставника в свете лампы, но не понимал, что происходит. Я что-то говорил, но себя не слышал.

Реальность, моё перепуганное «Я» скрывалось где-то в глубине этого тяжёлого хаоса, оно запуталось в безначальных грёзах и уже полагало себя умирающим.

Почти полностью третий день бури прошёл под лихорадкой. Мне мерещились толпы людей — толпы! И они все пришли на меня посмотреть. Все следили за тем, как я тут выживаю. Я очень просил их всех выгнать.

В моменты просветления чувствовал рядом наставника, чувствовал его неубиваемую энергетику. Кажется, иногда хватал его за горячее каменное запястье и умолял всех отсюда вышвырнуть…

Как странно… Буря продолжается и снаружи и внутри меня… Ведь стадия детерминации называется фазис Бури…

…Я открыл глаза. Модуль. Мышцы болят. Больно даже в стороны смотреть. Слева — тёмное окошко, опять залито дождём, воет ветер. Справа — капельница. То и дело возникающая искорка показывает, как бежит вниз раствор. Перевожу взгляд ниже — Мичлав сидит на своей койке, вытянув длинные ноги, которые достигают аж моей половины помещения. Сложив голые руки на груди, он, кажется, спит.

Но едва я успел повернуться к нему, как, шумно вздохнув, наставник проснулся и тут же выхватил моё лицо из пространства перед собой.

— Та-ак, очухался… — пробормотал он и, тяжело поднявшись, переместился на мою койку. — Ну что? Как?

— Не знаю… — голос едва ли было слышно.

Мичлав проверил мои реакции и снова запустил диагностику.

— Это… это который день?

— Третий, шесть вечера. Ты отрубился на сутки.

— Ох…

— Признаться, я тут с тобой чуть не поседел, — усмехнувшись, охотник отсоединил трубку от катетера и отодвинул стойку капельницы подальше, прочь от моего обзора. — Как прошлым вечером ты вырубился, так всё это и не прекращалось. Тебя глючило так, что я уже подумал, будто не справляюсь. Но потом вроде отпустило.

Он выглядел жутко сонным, но всё равно вечная кривая ухмылка царила на давно небритом лице.

— Вы не спали?..

— Поспишь тут! Ну ничего, сейчас-то тебе, кажется, полегчало после капельницы. Может, и смогу прилечь, а?

— Конечно… Мне как-то… Будто не вешу ничего…

— Так, ну внутри у тебя всё идёт по плану, — охотник проверил показания диагноста. — Справляешься. Мы оба справляемся.

— Да… — я слабо улыбнулся. — Как там дела?.. На границе?..

— Слушай, зверёныш! — Мичлав посмотрел на меня с долей сонного изумления. — Тебе бы о своих делах думать! Ты мне, кстати, столько всего интересного про себя наплёл в бреду.

Приподняв, как игрушку, он устроил меня на постели немного поудобнее и протянул бутылку с водой. Я стал жадно пить, хотя на языке и вертелся логичный вопрос. Затем пришлось глотнуть и питательной смеси. Она прошла гладко.

Обработав своего ученика со всех сторон, охотник наконец рухнул сам. Свет он выключать не стал, устало заслонил глаза мощным локтем и приказал будить его, если почувствую себя хуже.

— Мичлав, так чего я вам наговорил?.. — спросил я осторожно, когда получил возможность открыть рот не для получения пищи или питья.

— У-у… — протянул наставник из-под локтя. — Много всего. Не бойся, я никому не расскажу.

— Господи, да у меня нет особо никаких секретов…

— Ну тогда какая тебе разница?

Да он просто издевается надо мной, только и всего. Со своим обычным чувством юмора.

— Если бы я за тобой записывал все эти сутки, то мог бы издать книгу о новой ветви в современной мистической философии.

— О, Боже…

— Вот и я так думал, пока выслушивал. Знаешь, парень, это твоя единственная поганая черта. Слишком много думать — тоже вредно. Как бы в будущем ты сам себе палки в колёса этим не навставлял.

Я слабо фыркнул, глядя на него с подушки.

— Философия — мать всех наук. А меланхолия — мать гениальности.

— Слишком много матерей… Кому, мелкий, твоя гениальность нужна, если она ничего не производит, кроме бесплотных мыслей?.. — кажется, наставник уже засыпал.

— Мичлав, вы сами ничего сегодня не принимали? — я даже попытался приподняться и рассмотреть его получше.

— Хах, это всё ты… мозги мне измочалил в конец…

— Спите