Мертвое море - Тим Каррэн

«Как будто кто-то пробирается к тебе в дом глубокой ночью, чтобы выкрасть детей или перерезать кому-нибудь горло», — крутились мысли в голове Менхауса. Ему это совсем не нравилось.

Маковски молча подошел к двери и остановился, как оживленный магией вуду зомби в тростниковом поле, ожидающий приказов. Менхаус сел, стараясь не шуметь, и подумал: «Пожалуйста, Слим, не открывай дверь. Пожалуйста, не открывай… Я не хочу видеть, что там…»

— Сакс…

— Заткнись, — оборвал его Сакс надсадным шепотом.

И Менхаус понял почему: у них были причины сидеть как можно тише. Из коридора донесся странный, почти инопланетный звук, от которого по спине побежали мурашки. Он напоминал гудение, свист и пение одновременно. Женский голос, высокий и пронзительный, напевал неблагозвучную монотонную мелодию то громче, то тише. Это было жуткое, нестройное завывание, глухое, далекое и призрачное, словно маленькая девочка пела в воздуховод и от этого звук становился металлическим и дребезжащим.

Менхаус напрягся и сильно сжал челюсти. Звук напомнил ему голос душевнобольной женщины, оплакивающей своего ребенка на ветреном полуночном кладбище. Никто в здравом уме не смог бы воспроизвести этот звук: его источник всю жизнь прятался среди теней.

Маковски протянул руку и отодвинул засов — скрежет металла в тишине был подобен грому.

Безумный голос в голове произнес: «Он просто пошел отлить. И все. Ничего такого», но Менхаус ему не поверил. Маковски однозначно заворожило это пронзительное, тоскливое завывание. Оно влекло его, и Слим был не в силах сопротивляться.

Сакс вытащил нож.

Послышался короткий звук, какой-то скребущий топоток.

Менхауса накрыло ощущение нереальности происходящего: так человеческий разум справляется с малодушным, всепоглощающим ужасом, отключаясь и отказываясь верить в безумие, которое транслируют органы чувств. Возможно, ему удалось бы с этим справиться, но оставалось сердце, которое невозможно было обмануть. Менхаус нутром чувствовал холодный ужас, электричеством разбегающийся по нервам.

Маковски толкнул дверь, и в каюту сразу же проник тяжелый, сладковатый запах тлена.

Менхаус не знал, чего ждать: может, нечто стучащее зубами, с длинными белыми пальцами, ворвется внутрь… Но за порогом оказались только тени, живущие своей странной жизнью.

Менхаус вскочил на ноги. Смельчаком он никогда не был, но теперь у него не осталось выбора: стенания становились все громче и во тьме, казалось, кто-то осторожно шевелился. Нужно было закрыть дверь, пока…

Он схватил Маковски за плечо, как только тот переступил через порог. В коридоре стоял ужасный, просто невыносимый смрад. Менхаус увидел — или ему показалось, — как что-то, крадучись, движется во тьме, какое-то неясное, смазанное пятно. Он попытался втащить Маковски обратно в каюту, но тот вывернулся и бросил на него ядовитый, безумный, полный отвращения и ненависти взгляд, словно голодный бешеный пес, у которого пытаются отнять кость.

Прежде чем Менхаус сделал шаг назад, Маковски толкнул его ладонью в грудь. Менхаус отлетел, врезавшись в переборку с такой силой, что из легких выбило весь воздух.

Судорожно вздохнув, Менхаус выдавил:

— Сакс… Сакс, нам лучше остановить его. Он не в себе.

Бригадир покачал головой, оскалив зубы:

— Нет, только не я. Я туда не пойду.

Дверь соседней каюты распахнулась и ударилась о переборку. В проеме появился Кук с браунингом в руке и обжег Менхауса и Сакса диким, полным ярости взглядом.

— Какого черта здесь происходит?

— Маковски пошел погулять, — ответил Сакс. — Менхаус пытался его остановить и получил под зад.

— Черт возьми.

— Не ходи за ним, — добавил Сакс. — Ты слышал это, знаю, ты слышал это. Как она поет.

Кук перебил его:

— Заприте гребаную дверь и не открывайте.

Он вышел в коридор и обратился с теми же словами к Фабрини. Дверь захлопнулась. Менхаус передал Куку лампу, даже не пытаясь его отговаривать. Запасы собственной храбрости он уже исчерпал.

— Заприте дверь, — повторил Кук и двинулся во тьму.

Заперев дверь, Менхаус прислонился к ней спиной и посмотрел на Сакса.

— Знаешь, в чем разница между тобой и Куком, Сакс?

Сакс молчал.

— У Кука есть яйца.

Кук не горел желанием идти за Маковски. Он хотел запереться в каюте и забыть обо всем и обо всех. Но не так-то это просто: Кук принял на себя ответственность быть лидером и осознавал, что стоит пойти на попятную, показать дурной пример, и все они не двинутся с места и сгниют здесь заживо.

Кук слышал, как Маковски поднимается на верхнюю палубу. Он догадывался, почему тот бежит без остановки: жуткое, пронзительное завывание доносилось издалека, но было достаточно громким, чтобы вызвать из небытия знакомый с детства ужас, такой, от которого хочется броситься наутек.

Сверху донесся лязг открывающегося люка. Кук услышал над собой шаги. Ему следовало поторопиться, если он хотел догнать Маковски. Но всему есть предел, в том числе и твердости духа. Кук поднялся по ступеням медленно и осторожно, стараясь прислушиваться к собственным ощущениям, и остановился перед люком.

Крышка была приоткрыта на два-три дюйма, и Кук вспомнил, как Гослинг кричал на матросов за то, что они оставляют люки открытыми. Боже милостивый, воспоминания о сыпавшем ругательствами человеческом голосе приносили долю утешения.

Кук толкнул люк. Он был готов всадить пулю при первом признаке движения, пусть даже это будет Маковски. Но на палубе никого не оказалось. Все вокруг было окутано тенями, стрелы кранов возвышались, как пики диковинных надгробий. Кук вдохнул запах моря и тумана. Завеса загустела и клубилась, как грозовые облака, сияла и искрилась, отбрасывая на судно холодный, похожий на лунный, свет.

Кук шел по палубе, беспокойно оглядываясь. Инстинкт самосохранения требовал повернуть назад. «Маковски сгинул, можешь вернуться в каюту, — говорил внутренний голос. — Здесь никого нет, никого и ничего…»

В самом деле, не на чем было задержать взгляд: повсюду растекался желтоватый свет, испещренный длинными тенями. Но Кук слышал звук: голос женщины или твари, которая притворялась ею. Она пела свою погребальную песнь то громче, то тише, чистота в ее голосе сменялась порочностью, а порочность чистотой. Звук метался по палубам, эхом отдаваясь среди надстроек. Его источник мог быть на носу, на корме или намного ближе.

Шаги. Скрип.

А потом… «О господи, что это?» — с ужасом подумал Кук.

Беспокойный царапающий топоток по ржавой металлической палубе, словно кто-то постукивает сотней карандашей одновременно. Кук понял, что это звук ее движения, перестук тысячи паучьих ног.