Третий шимпанзе - Джаред М. Даймонд

Большинство ученых не признают подсчеты лексикостатистики (глоттохронологии) на том основании, что темпы смены слов не могут не различаться в зависимости от социальной ситуации и от самих слов. Тем не менее среди тех же ученых большинство все же хотят использовать какие-то приблизительные хронологические вехи, которые выводятся интуитивно. Как правило, и лексико-статистические выкладки, и интуитивные заявления указывают на то, что протоиндоевропейский язык мог начать распадаться к 3000 году до н. э., а наверняка это случилось к 2500 году до н. э., но никак не ранее 5000 года до н. э.

Существует и еще один, совершенно независимый от остальных подход к проблеме датирования — наука, называемая лингвистической палеонтологией. Палеонтологи описывают прошлое на основе остатков древних культур, обнаруженных в земле, а лингвисты-палеонтологи делают то же самое, опираясь на древности, скрытые в языках.

Чтобы понять, как это делается, вспомним, что таким образом лингвисты реконструировали почти 200 слов протоиндоевропейского языка. Не удивительно, что среди них встречаются такие слова как «брат» и «небо» — эти явления, скорее всего, имели название с самого момента зарождения человеческого языка. А слова «ружье» в протоиндоевропейском не должно было быть, так как ружья изобрели только в 1300 году, когда прошло много времени с момента, когда протоиндоевропейский язык распался, и в Турции и Индии говорили на разных языках. И действительно, слова, обозначающие «ружье», в разных индоевропейских языках образованы от разных корней: «gun» в английском, «fusil» во французском, «ружье» в русском, и так далее. Причина очевидна: разные языки не могли унаследовать один и тот же корень, означающий «ружье», из протоиндоевропейского, так что после появления ружья каждому языку пришлось изобретать или заимствовать обозначающее это изобретение слово.

Пример с ружьем подталкивает к мысли, что стоит рассмотреть группу изобретений, сроки возникновения которых мы знаем, и проследить, у каких из них имеются реконструированные названия в протоиндоевропейском, а у каких — нет. Все, — например, ружье, — изобретенное после распада протоиндоевропейского языка, не могло иметь соответствующего названия в реконструированной версии. Все, изобретенное или известное до этого распада, — например, брат, — могло иметь название. (Это не означает, что оно должно было иметь название, поскольку множество слов протоиндоевропейского языка, без сомнения, утрачены. Нам известны протоиндоевропейские слова, означавшие «глаз» и «бровь», но не «веко», хотя у носителей протоиндоевропейского языка веки, несомненно, имелись.)

Возможно, наиболее ранним из важнейших изобретений, не имеющих наименований в протоиндоевропейском языке, являются боевые колесницы, получившие широкое распространение между 2000 и 1500 годами до н. э., и железо, использование которого активизировалось в период с 1200 по 1000 год до н. э. Отсутствие в протоиндоевропейском слов, обозначающих эти достаточно поздние изобретения, не удивляет, поскольку мы уже убедились, на основе обособленного характера хеттского языка, что протоиндоевропейский распался задолго до 2000 года до н. э. Среди более ранних достижений, у которых протоиндоевропейские наименования имеются, слова, означающие овец и коз, — одомашнивание этих животных началось примерно за 8000 лет до н. э.; крупный рогатый скот (в том числе отдельные слова для коровы, быка и вола) был одомашнен к 6400 году до н. э.; лошадей одомашнили примерно к 4000 году до н. э.; плуг изобрели примерно в то же время, когда были приручены лошади. Наиболее поздним предметом с известным периодом изобретения, имеющим свое наименование в протоиндоевропейском языке, является колесо, появившееся около 3300 года до н. э.

Таким образом, лингвистическая палеонтология, не опираясь на какие-либо материальные свидетельства, датирует распад протоиндоевропейского языка как не позднее 2000 года до н. э. и не ранее 3300 года до н. э. Этот вывод вполне согласуется с тем, который можно получить путем экстраполяции в прошлое различий между хеттским, греческим и санскритом. Таким образом, если нужно найти следы первых индоевропейцев, можно спокойно сосредоточиться на археологических данных, относящихся к эпохе с 2500 по 5000 год до н. э., возможно, несколько ранее 3000 года до н. э.

Достигнув относительной ясности в вопросе «когда», спросим себя теперь, где говорили на протоиндоевропейском.

Лингвисты разошлись во мнениях относительно родины протоиндоевропейского языка с того самого момента, когда заговорили о важности этого вопроса. Были предложены почти все возможные варианты, от Северного полюса до Индии и от атлантического до тихоокеанского побережья Евразии. Как пишет археолог Дж. П. Мэллори, вопрос стоит не «В каком месте ученые указывают положение предполагаемой родины индоевропейских языков?», но «Какое место теперь называют той самой родиной?»

Чтобы понять, в чем сложность этой задачи, давайте сначала попробуем найти решение быстро, взглянув на карту. К 1492 году большинство сохранившихся ветвей протоиндоевропейского языка фигурировали на территории Западной Европы, лишь индоиранская ветвь простиралась далее, к востоку от Каспийского моря. В поисках родины протоиндоевропейского языка с точки зрения экономии усилий следовало бы в первую очередь обратить внимание на Западную Европу, поскольку в этом случае минимальному числу народов пришлось совершать дальние переходы.

К сожалению, такое решение вопроса оказалось неверным, поскольку в 1900 году был обнаружен «новый», правда, давно исчезнувший, индоевропейский язык, причем место его обнаружения было втройне неожиданным. Во-первых, этот язык (тохарский, как его теперь называют) был найден в потайной комнате, скрытой за стеной в буддистском пещерном монастыре. В комнате находилась библиотека древних текстов на неизвестном языке, написанных около 600–800 годов н. э. буддийскими миссионерами и торговцами. Во-вторых, монастырь располагался в Китайском Туркестане, к востоку от всех мест, где говорили в те времена на индоевропейских языках, причем ближе, чем на расстоянии тысячи миль, таких мест не было. Наконец, тохарский не находился в родстве с индо-иранской ветвью, географически наиболее к нему близкой, — он являлся родственным ветвям, существовавшим в Европе, в тысячах миль пути на запад. Это примерно то же самое, как если бы мы обнаружили, что в раннем средневековье жители Шотландии говорили на языке, родственном китайскому.

Очевидно, что тохарцы не добирались в Китайский Туркестан вертолетом. Они, конечно же, пришли туда пешком или добирались верхом, так что нам приходится предполагать, что в Центральной Азии в прошлом было много других индоевропейских языков, которые исчезли, причем им не посчастливилось сохраниться даже в виде документов в тайных комнатах. Глядя на современную языковую карту Евразии, мы ясно понимаем, что случилось с тохарским и всеми остальными ныне мертвыми индоевропейскими языками Центральной Азии. В наши дни этот регион населен людьми, говорящими на тюркских или монгольских языках, потомками орд, которые разоряли эти края со времен гуннов (если не более ранних) и до Чингисхана. Ученые спорят о том, перебили ли войска Чингисхана при захвате Герата 2 400 000 или «всего» 1 600 000 человек, но согласны в том, что эти захваты изменили языковую карту Азии. В Европе же, напротив, большинство известных нам мертвых индоевропейских языков, — например, кельтских, на которых Цезарь говорил в Галлии, — сменились другими индоевропейскими языками. То, что центр тяжести индоевропейских языков к 1492 году оказался в Европе, стало в действительности проявлением недавних (на ту пору) массовых уничтожений языков, произошедших в Азии. Если родина протоиндоевропейского языка действительно располагалась в центре ареала распространения индоевропейских языков к 600 году нашей эры (каковой простирался от Ирландии к Китайскому Туркестану), то эта родина должна была находиться в русских степях к северу от Кавказа, а не в Западной Европе.