Женщины Девятой улицы. Том 1 - Мэри Габриэль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В суматохе и бурной деятельности, которой сопровождалась новая карьера Клема, они с Ли на время утратили связь друг с другом. Однако в январе 1942 г., через несколько дней после выставки в мебельном магазине Макмиллена, они случайно столкнулись на улице возле Таможенной службы США. Там все еще работал Гринберг, так как жалованье критика было скудным, если вообще предполагалось. Был шумный зимний день. Ли сопровождал незнакомый молодой человек в фетровой шляпе и толстом, теплом пальто. Она обменялась с Гринбергом горячими приветствиями, после чего сказала: «Знакомься, это Джексон Поллок… он станет великим художником». Ошеломленный Гринберг тогда подумал: «Не лучший способ представить человека»[964]. После этого их общение опять прервалось более чем на год. Клема призвали в армию, и он какое-то время служил на разных военных базах в США. Например, Гринберга отправили в довольно странный лагерь в Оклахоме, где он охранял 300 нацистских военнопленных. Они были убеждены, что Гитлер скоро вторгнется в Америку ради их освобождения. Почти все время немцы отрабатывали строевой шаг и практиковались в нацистских приветствиях и криках «Хайль Гитлер», чтобы подобающим образом встретить фюрера, когда тот прибудет[965]. К осени Клема перевели в другой лагерь, в Мичигане, где он пережил личную трагедию и нервный срыв. Девушка Гринберга Джин Коннолли, та, кого он называл «великой страстью» своей жизни, прислала ему письмо, в котором объявила о намерении выйти замуж за другого[966].
Демобилизовавшись, Гринберг в сентябре 1943 г. вернулся в Нью-Йорк и в The Nation. И успел как раз вовремя, чтобы написать рецензию на первую выставку Поллока, прошедшую в ноябре в галерее Пегги. Клем «похвалил» Поллока за способность извлечь «что-то позитивное из мешанины цвета», но обвинил в излишней претенциозности при выборе названий для полотен. Он также отметил, что Поллок «принимает заказы, которые не способен выполнить», пытаясь писать крупномасштабные картины. Однако, несмотря на эти негативные комментарии, увиденное заинтересовало Гринберга. Давая оценку небольшим картинам Джексона, Клем заявил, что это одни из самых сильных абстракций американских художников, которые он когда-либо видел[967]. Тот обзор стал первой статьей из целой серии материалов, написанных Клемом о Джексоне. Эти заметки привлекли внимание общественности к ним обоим. Их карьеры во многих отношениях развивались синхронно: Джексон добился признания как художник примерно в то же время, когда Клем сделал себе имя как автор. В 1945 г. уже гораздо более уверенный в себе Гринберг описал уже меньше сомневавшегося в своих силах Поллока как «самого сильного художника своего поколения и, возможно, величайшего из мастеров со времен Миро»[968].
Гринберг работал не покладая рук. В 1944 г. он писал для журналов: Partisan Review, The Nation, Politics, британского Horizon, сюрреалистического Dyn, The New Republic и Contemporary Jewish Record[969]. Но, пока Ли с Поллоком жили на Восьмой улице, он мог мимоходом заглянуть к ним, чтобы посмотреть, над чем они работали. Вначале эти посещения объяснялись чисто профессиональным интересом: Клему было чему поучиться у Ли, и он был очарован увиденным в мастерской Джексона. Но в 1946 г., уже в Спрингсе, их взаимоотношения стали более личными, и между Ли, Клемом и Джексоном завязалась крепкая дружба[970]. Впрочем, словосочетание «крепкая дружба» недостаточно точно описывает характер их взаимодействия. Это было поистине историческое сотрудничество, превратное представление о котором проистекало из спокойного и незаметного начала этих отношений. Гринберг впоследствии вспоминал:
Мы с Ли и Джексоном могли сидеть у них за кухонным столом и разговаривать часами, иногда дни напролет. Джексон обычно говорил мало, мы пили много кофе. Я знаю, что сейчас это звучит как часть мифа. Мы сидели часами и ложились спать часа в три-четыре утра… Поллок был на редкость простым, бескорыстным парнем. Правда-правда. Я вовсе его не идеализирую. Для него было совершенно немыслимым делать что-то только потому, что это могло принести ему какую-то выгоду. Да, пьяным он вел себя совершенно невыносимо. Но трезвым был отличным парнем, и это и был настоящий Джексон Поллок…[971]
А самым важным человеком для его творчества всегда оставалась Ли. У нее был наметанный глаз, совершенно беспощадный. Джексон много говорил об искусстве с Ли… и со мной, когда она была рядом. Он крайне нуждался в ней[972].
В течение двух лет после переезда Поллоков в Спрингс картины Джексона участвовали в выставках в Нью-Йорке, Сан-Франциско, Чикаго, Цинциннати и Вашингтоне, а одну работу даже купил Музей современного искусства. Правда, у них с Ли не нашлось денег, чтобы отметить это событие[973]. Впрочем, чуть ли не демонстрируя чудо умножения хлебов и рыб, они по-прежнему умудрялись организовывать застолья для друзей. Обычно подавались моллюски, выловленные Поллоком в заливе, яблочные пироги, испеченные им же, и овощи с огородика Ли[974]. Среди других в Спрингс тем летом приезжали Билл де Кунинг и Милтон Резник. Они хотели посмотреть, над чем работали Поллоки. Чем занимался Джексон в своем сарае, было понятно сразу: он готовился к своей последней экспозиции в галерее Пегги Гуггенхайм. Как и французские художники, вместе с которыми она приехала в США, женщина решила вернуться в Европу. Но перед отъездом Пегги согласилась устроить в январе 1947 г. последнюю выставку картин Джексона[975]. А вот никаких признаков творчества Ли Милтон, оглядывая дом на Файерплейс-роуд, так и не нашел. «Я спросил Билла: „Интересно, почему Ли не пишет?“ — вспоминал потом Резник. Он ответил: „Поллок не хочет“»[976]. А значит, в то время как профессиональная репутация Джексона укреплялась, по Нью-Йорку ползли слухи о том, что Ли бросила живопись. И кажется, никто так и не удосужился подтвердить или опровергнуть их, обратившись к ней самой. Ли потом вспоминала: